, тем более что они представляют интерес с точки зрения оформительской, стиля изложения, бумаги. Некоторые из них датированы 1904 годом!
Дядя Коля. Мамин брат, дядя Коля был на пять-семь лет младше мамы. Он мне запомнился как человек, попавший по ошибке в ту среду, в которой он вынужден был жить. Всегда аккуратно постриженный и причесанный на пробор, чисто выбрит, в крахмальном воротничке (иногда жестком – пристегивающимся), в отутюженном костюме, модных туфлях и шляпе – а их носили в ту пору единицы – и с изящной тросточкой. Он резко выделялся из окружавших его каким-то аристократическим видом. Он был молчалив, сдержан, неулыбчив, держался гордо и независимо. Вообще, он был очень интересным внешне. По-видимому, и внутренний мир его был глубже и шире окружавших его людей. Он был прекрасным пианистом, иногда целыми вечерами играл прямо с листа Бетховена, Моцарта, Шопена, Листа. Его скромный заработок рядового бухгалтера не позволял ему купить пианино, поэтому он брал его напрокат на несколько месяцев, так как при отсутствии денег инструмент приходилось возвращать. Тогда он играл где придется. Летом он, как правило, брал отпуск и отправлялся на пароходе по Волге. По вечерам он играл на рояле в салоне первого класса, слушателей было достаточно. Эти своеобразные концерты давали ему как духовную, так и вполне материальную пищу. Несмотря на кажущуюся черствость, он был добрым и исключительно порядочным человеком. Дядя Коля одним из первых в городе приобрел детекторный радиоприемник, и я, затаив дыхание, вслушивался в далекие голоса, перебиваемые треском и писком в наушниках. Это было чудо! Однажды он, переговорив с мамой, заявил мне, что он готов учить меня играть на пианино. Я с восторгом согласился. Он был очень терпелив, а я не очень. Но дело продвигалось довольно успешно. Затем я продолжил занятия с преподавателем. Но скоро все закончилось – я сломал руку. Нет худа без добра – я радовался возвращению к ребячьим играм, которые из-за музыки были отодвинуты на задний план. Как только рука немного окрепла, я стал учиться играть на балалайке и значительно преуспел. Многие пренебрежительно говорят о балалайке. Однако, в то время без радио и телевизора балалайка, в какой-то мере, утоляла духовный голод. Затем папа купил мне мандолину, это был уже другой класс. Я увлекся, а позже, когда меня приняли в школьный струнный оркестр, по нескольку часов в день играл на мандолине. Сознание того, что в стройном звучании оркестра есть и твои звуки, доставляло колоссальное удовольствие.