Время шло, но в голове вертелись лишь затертые до дыр сюжеты. Он читал их сотни – тысячи – раз, благо имел постоянный доступ к приличной коллекции книг городской библиотеки, за которыми сам охотился и вполне успешно. Хотелось чего-то нового – необычного! – того, что захватит и душу, и тело. Что пробудит настоящий интерес, прежде всего, его самого. Иначе как по-другому донести до читателя то, что рвется наружу изнутри, из самого центра, потаенных глубин подсознания, в которые одному и заглядывать страшно. Но рядом с ним всегда оказывались тысячи – миллионы – лиц читателей. Они ждали, в волнении и предвкушении. Тянули к нему руки, пытались вырвать себе часть души и зачитать до дыр, как самый лучший в мире роман.
Надо закурить. Только не здесь. Он любил запах табака, наслаждался ритуалом набивания старой, доставшейся от деда, трубки, но никогда не позволял себе дымить дома. Может быть, потому что и мать не позволяла отцу?
Мартин достал деревянную исцарапанную коробку со сколотым краешком и жестяную коробочку самого лучшего табака, который только можно было достать, чаще нелегально. Забил трубку на треть, слегка надавил сверху, добавил еще немного – и снова примял высушенные листья большим пальцем правой руки. Оставалось только засыпать третью порцию и утрамбовал посильнее.
Настоящая осень, еще теплая в городе, здесь, в горах, пронизывала до костей. Не спасало ни теплое, обычно подходящее даже для зимы пальто, ни натянутая почти до глаз шапка. Вглядываясь в макушки елей, на которых висели, цепляясь за иголки, черные тучи, Мартин пытался переключиться на воспоминания о прошлом, но получалось скверно – слишком большие надежды он возлагал на эту поездку, а через пару дней уже уезжать. Похоже, ни с чем.
Накатила знакомая злость вперемешку с растерянностью. Так бывало нечасто, в последний раз, когда он узнал об измене жены, но не мог решить: сохранить брак или послать эту стерву куда подальше. В итоге она решила за него сама. В один день собрала вещи и уехала, даже не пожелав объясниться или извиниться. Они прожили вместе три года, а расстались за три минуты.
Но теперь никто не мог помочь. Никто не мог влезть к нему в голову и навести там порядок. Никто не мог подарить стоящую идею или хотя бы героя, о котором хотелось бы писать и писать…