– Да, Салимов, – моя фамилия. Хотел бы узнать у вас, не произошло ли чего нового.
– Вы может зайдете к нему в квартиру? Я сейчас открою, у меня ключ есть.
– Да, разумеется, вы очень поможете делу, – не знаю зачем, но я стал добавлять больше баса в голос. Для авторитетности, наверное. Бабушка скромно улыбнулась. Было в ней слегка от той самой Марпл, ее все происходящее очень интриговало.
Мы вошли в квартиру Лица. Ничто не изменилась. Разве что кто-то починил саму входную дверь. Вперед по коридору. Я оглядел кухню, одну из комнат. Жаль, но нигде не было ни художника, ни его трупа, ни почерневшей одежды, которую он сбросил на пол. На тумбочке стоял снимок, с которого, сердито насупившись, поглядывал какой-то малец. Сын?
– Я так плохо спала, знаете ли, – в этот день она была немногословной. Сейчас будет рассказывать о том, как и что у нее болит, наверное. Тем временем мы зашли в мастерскую.
– Так плохо сплю, а под утро будит меня это…
– Этот будит? – не слушаю ее толком.
– Да смех какой-то, прямо вот отсюда. И смеется кто-то и хохочет.
Я остолбенел – в мастерской было все, как и вчера, кроме того, что обгоревшие рамы исчезли. Их не было.
– И смеется вот так вот: «хе-хе-хе», – она изобразила тихонько кашляющий смех. – Хе-хе-хе! – уже громче.
– Скажите, а… Полицейские… То есть, мой помощник вчера рамы от картин не уносил? Вот тут стояли обгоревшие рамы.
– Хе-хе-хе! – бабка продолжала демонстрацию смеха, но уже громче и выразительней. Теперь она мерзко смеялась, как иной киношный злодей, торжественно взирая на меня. У меня по спине побежали мурашки. Она не останавливалась.
– Просите! Я говорю, картины… – но это было невыносимо. Ее смех уже не походил на что-то человеческое. Она лаяла и хихикала как гиена из старого мультфильма о Маугли. Я бы с удовольствием двинул ей прямо меж глаз, такое было желание, но вместо этого я попятился, еще раз оглядел комнату и буквально побежал на выход. Ноги пронесли меня мимо соседнего порога, где молча стояла молодая девушка и ловила меня своим взглядом.
Выбежав и обогнув дом, я вытащил из кармана сигаретку, закурил. Втянул горячий дым всем своим существом. Руки подрагивали, по лбу катилась ледышка пота. Самое страшное – это неожиданное и неестественное в самом привычном – вот что я тебе скажу. Ни с того ни с сего дико захохотавшая старуха, посреди комнаты, в которой намедни горел сумасшедший художник. И постой, она сказала, что слышала смех. Слышала. Теперь меня догнала суть сказанного. Она слышала, как кто-то смеялся в мастерской. Ночью или под утро? Нужно было что-то съесть. Сильно не хотелось, но еда успокаивает, переключает. Мне нужно было собраться и выстроить всё произошедшее в ряд.