Так и не открыв рта, Тимофей заклубился дымом и пропал вместе с избушкой. Его сменил Сашка Смирнов, товарищ детских игр, который, по слухам, томился в очереди в «Форбс», жил то ли в Германии, то ли в Америке и в Соломенцах не появлялся уже лет пятнадцать. Сашка щурился слезливо (похоже, пьян) и говорил: «Может, выпьешь стопочку, а, старичок?.. Глядишь, и полегчает…» Он приподнимал голову Квашнина с подушки и пытался влить в него отвратительно пахнущую жидкость. Пощипывая потрескавшиеся губы, жидкость скатывалась по подбородку. «Сашка, отстань ты от меня Христа ради…» – просил Квашнин, но скоро понимал, что не говорит, а просто шевелит губами.
После Смирнова являлась тётя Катя Мишинкина, одинокая хромая вдова, над которой Квашнин ещё подростком «взял шефство» – помогал ей по хозяйству. Что-то неразборчиво шепелявя, старуха поправляла ему подушку и – оборачивалась могучей усатой женщиной в белом халате. Усатая богатырша вертела Квашнина как куклу и больно колола в зад.
Прошли сутки, как Квашнин впал в беспамятство. Вышло так: по приезду в Соломенцы он натаскал в избу воды, затопил печь и занялся стёклами (разбитым оказалось только одно стекло в сегменте наружной рамы). Закончив с этим, принялся за приборку. Потом заварил чай и сел у окна. Решал: идти к Лене или не идти.
От размышлений его отвлёк Женька Виртанен, друг детства, наезжавший временами из районного центра. Принёс бутылку водки. Пожалуй, Квашнин отказался бы от выпивки – даже наверняка отказался бы – приди кто другой, но с Женькой, кудрявым весельчаком и рубахой парнем, не выпить было грешно. Выпили бутылку, и так стало Квашнину уютно, тепло на душе, что в обход своего правила придерживаться нормы, он полез в подпол за заначкой. А когда ополовинили вторую бутылку, оба, почти синхронно, уткнулись в окна: мимо дома проходила ладная, пригожая молодуха. Евгений стукнул в стекло; девушка взглянула, улыбнулась и – свернула к крыльцу. Через минуту Ксюша – так представилась гостья – сидела за столом.
Только подняли стаканчики «за знакомство», как за окном промелькнули тени. «А вот и мои идут!» – пискнула девица. Когда «мои» зашли в дом, Квашнин про себя выматерился: это были Худяки – мерзопакостнейшая семейка, а лучше сказать, шайка под водительством известного на всю округу пропойцы и вора Константина Худякова. Тут Квашнин и Ксюшу узнал запоздало, вспомнил: видел её, когда она была ещё замарашкой-подростком.