Мужские и женские голоса увековечили эту радость!
Дивные оперные арии торжество в людские массы вливать стали.
Славный мужской бас, баритон, тенор и альтино, страстно и томно ласкающий слух, мгновенно смешался с женским пронзительным поросячьим визгом различных регистров звучности (от самых низких и до высоких), переходящим местами в контральто, меццо-контральто и далее по своему певческому сценическому звучанию вверх через меццо-сопрано от волшебного драматического сопрано к лирическому или трагическому и до сверхчудного и привлекательного колоратурного.
О, Боже!!! Какая красота!!! Какая гармония!!! Какая симфония!!!
Знаменитые оперные дивы так не могут извлекать сверхвысокие ноты, а здешние испуганные и перепуганные насмерть дамы смогли запросто.
Да-да! Они смогли!
Они сумели!
У них получилось!
И даже потом они повторили, но не на бис.
Они повторили это для того, чтобы дошло, наконец-то, до тупых и чёрствых до ужаса работников местного аэропорта, что людей так возить негоже, нельзя и преступно, что с человеками и гражданами так кощунственно запрещено обходиться, что нельзя так извращённо издеваться над пассажирами, что нельзя такие фашистские опыты ставить над теми, кто ответить таким же образом не может, что согласно разделов, частей, статьей, пунктов и постулатов некой общеизвестной международной конвенции, под которой подписались абсолютно все страны и государства, которые существуют на нашем земном шаре, нельзя так поступать с живыми существами.
Опять, в который уже раз, случился сущий форменный неописуемый кавардак в салоне переполненного, длинного и душного до тошноты автобуса.
Людское столпотворение стало вершиться в нём с новой силой.
Да-да! Вавилонское столпотворение! Ну, или почти такое.
Содом и Гоморра!! Не меньше…
Время шло. Автобус стоял как вкопанный.
Двигатель транспортного средства работал с перебоями. Вот он чихнул смачно, с характерным металлическим стуком звонко брякнул клапанами, о чём-то буркнул пару раз шатунами, как на балалайке забренчал поршневыми кольцами, взвыл заунывно, ещё пару-тройку раз чирикнул, дёрнулся нервно, как хронический эпилепсик, громко застонал, как при острой сердечной боли, оглушительно скрипнул, завизжал, задрожал, вонько и протяжно пукнул и тут же заглох.
Всё. Помер движок. Отправился он в мир иной. К своим собратьям подался, вот так же… сиюминутно… погибшим на поле брани и не выдержавшим испытания.