Тогда оказалось, что не только внутри Наташи, но и вообще всё вокруг неё помертвело и обесцветилось. Наташа видела на мобильнике звонки от Лёли, от бывшего мужа, Игоря, которому Лёля, видимо, всё рассказала, звонки от давних своих приятельниц, даже звонки от Лёлькиных подруг – она не взяла трубку ни разу, как бы ни надрывался бедный мобил. Она читала эсэмэски от них: «Срочно позвони, это важно», «Возьми трубку! Это важно!», «Нужно поговорить, это важно!» – не звонила, не брала, не поговорила: было бы действительно что-то катастрофическое – обязательно сообщили бы в эсэмэске, но такого не было, а, значит, ничего страшного и не случилось.
Она очень быстро уволилась с работы в лицейской библиотеке ничего никому не объясняя, но – категорически: невыносимо было находиться среди сотрудников, волей-неволей вести какие-то, даже и бытовые, разговоры, но и дома ей было было мучительно невыносимо. Она нигде не находила себе места и уходила из дома, едва проснувшись, не проглотив ни куска, а возвращалась поздно Она догадывалась, что несколько раз приезжал Игорь, бывший муж (у него оставался ключ от квартиры), ждал её, но так и уезжал не дождавшись. Нормальный человеческий сон превратился для неё в ошмётья забытья, о еде она просто забывала и всё колесила и колесила то по городу в каких-то незнакомых автобусах от края до края, то на трамваях с длинными маршрутами, то уезжала на дальних электричках куда придётся. Она совсем перестала читать, и это она-то – запойная книгочея, совсем не включала телек: всё, всё было пусто, ненужно, не для чего, не для кого…Проскочила мыслишка о самоубийстве, но не нашла достаточно плодородной почвы и исчезла…
Наташа и в детстве, и в пору юного, казалось бы, самой природой определённого цветения была до жути, до оторопи несимпатична, не уродлива, нет, а просто очень несимпатична внешне, но у неё была её мама, которая укрывала её, как защитным плащом-панцирем, своей любовью от насмешек и ядовитых стрел, как укрывала много лет спустя Наташа свою дочь Лёльку. И в этом коконе маминой любви Наташа спаслась и выросла такой искристо остроумной, легкой и веселой в общении с любым человеком, так отзывчиво впитывала выплакиваемые ей в плечо несчастья и горести, что люди, узнававшие её хоть чуточку ближе, почти сразу начисто переставали видеть её некрасивость, потому что подпадали под нежнейший, мягкий и тёплый свет её удивительной души, которая как будто и перелилась потом, много лет спустя огромной сияющей частью в дочь Лёльку.