Лицейская жизнь Пушкина - страница 14

чудесный, вечный…» Пушкин: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» Державин: «Так. Весь я не умру…» Пушкин: «Нет, весь я не умру…» Державин: «Слух пройдет обо мне…» У Пушкина в рукописи написано так же, а потом уже над «пройдет» написана цифра 2, а над «обо мне» – 1: «слух обо мне пройдет…» Ясно, что Пушкин как бы все время имел перед глазами стихотворение Державина.

Почему? Какой в этом был смысл? Почему Пушкин в таком ответственном, серьезном произведении, подводящем итог всей его поэтической работе, счел нужным стать рядом с Державиным и заговорить его словами? Было бы еще понятно, если бы нечто в роде «Памятника» написали, скажем, Шекспир, Гете или Байрон – мировые гении, высоко ценившиеся Пушкиным. Говоря о себе их словами, Пушкин как бы ставил этим себя рядом с ними, на один с ними уровень. Но – Державин! Вспомним, как отзывался о нем Пушкин еще в 1825 году в письме к Дельвигу: «Этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка, он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии, ни даже о правилах стихосложения… Он не только не выдерживает оды, но не может выдержать и строфы… Читая его, кажется, читаешь дурной вольный перевод с какого-то чудесного подлинника… Державин, современем переведенный, изумит Европу, а мы из гордости народной не скажем всего, что мы знаем о нем. У Державина должно сохранить будет од восемь, да несколько отрывков, а прочие сжечь». Очень сомнительно, чтобы через одиннадцать лет мнение Пушкина об «этом чудаке» много изменилось в хорошую сторону. Бесспорно: в отличие от большинства новаторов в искусстве, Пушкин с уважением отзывался о своих литературных отцах и дедах; с большим уважением относился, в общем, и к Державину. Но очень трудно представить себе, чтобы Пушкин за такую уж большую честь считал для себя стоять в глазах потомства на одном уровне с Державиным.

Недавно мне довелось слышать «Памятник» Пушкина в исполнении декламаторши Эльги Каминской. Эльга Каминская исполняет стихотворение так: первые четыре строфы она произносит повышенно-торжественным, слегка даже напыщенным, чуть-чуть насмешливым тоном; потом пауза; и потом – почти полушопотом, глубоко интимным, как бы к себе обращенным голосом: