Я понимающе киваю головой, принимая его взгляд.
Война… Война. Он не может без сражения. Не может без войны. Поэтому он везде и во всем ее ищет. Везде и во всем ее находит. И повсеместно выбирает ее. Сама суть его – это война, в которой он отчаянно сражается за себя. Ведь всякий раз, уничтожая очередного врага, он уничтожает в нем свой собственный страх, состояние собственной паники и неизвестности.
“Говорят, самоубийство – это удел сумасшедших… но какое это теперь имеет значение», – думала я, снова поднимая глаза выше линии горизонта. «Если человек – это узел нейронов, плетеный своим собственным восприятием и отношениями, то что же там могло происходить – внутри этой маленькой вселенной, что она отважилась на подобное? Что там могло так запутаться? Что там могло оборваться? И как это измерить? Как измерить человека? И чем?”
Я блуждала глазами по бескрайней синеве будто в поиске ответа. Небо было голубое. Чистое и прозрачное. Ни облачка. Лишь едва уловимый холодный глянец игрался в оттенках отблеском заточенного ножа.
“Говорят, все душевнобольные отчаянно мечтают о покое. Говорят… Что ж, пусть сегодняшнее утро принесет этой девочке с большими отцовскими глазами абсолютное упокоение. И безмятежность. А тем, кто все еще находится здесь – придаст силы оставаться. И двигаться дальше”.
– И куда ты теперь? – спросил он, когда я поднялась со скамейки с готовностью уйти.
– В небо, – я мягко улыбнулась в ответ и взглядом указала наверх. – Пойду учиться на пилота. Уже присмотрела подходящий АУЦ…
Он прыснул идиотским смехом, не дослушивая, и покачал головой:
– Детский сад! У тебя ничего не получится.
– Возможно, ты и прав, – пожала плечами я. – А возможно, и нет. Я все же попробую.