Управитель остановился в шаге напротив меня, изучающее взглянув на меня. Сипло, не своим голосом я гаркнул, – «Юнг – офицер Адуи Тоиракси». Меня предательски лихорадочно трясло. Снисходительно улыбнувшись, он прикрепил к моему плащу золотой знак, я даже не почувствовал этого, себя не чуя. Он отошел к следующему стоящим последним Алешу Плексу. А у меня все пред взором стояла его снисходительная улыбка, улыбка, надсмехающаяся надо мной и всей моей жизнью.
И тут совсем рядом со мной, остановился офицер в, как зеркало начищенных доспехах, с накинутым на плечи черным плащом и у него на поясе висел, в покрытых бархатом ножнах, короткий меч, такие мечи средь воинов называют «Коготь». Молниеносным движением я выхватил меч из его ножен и колющим ударом в бок Управителя, метясь в печень, что бы наверняка. И о, нет! Мои движения были максимально быстры, можно сказать на грани человеческих возможностей. Невероятно, но Управитель, был еще быстрей, с непостижимой быстротой, он крутнулся и, ухватив стоящего рядом министра из своей свиты, задернув его между собой и летящим в него, острием меча.
Я пронзил этого несчастного министра практически насквозь и нисколько не навредил Управителю. Ну, а дальше офицер у коего, я «позаимствовал» меч, бросился на меня, сбив с ног.
Дальнейшее помню отчасти. Помню как, задыхавшегося от боли меня вдавили в мраморные плиты пола зала. Видел, как ко мне еще подскочили стражники дворца. Потом мир со звоном разлетелся на серые осколки, и я провалился в глухую темноту.
Очнулся, в камере тюремной цитадели. Дальше был допрос, о котором я не хочу вспоминать. Потом была тьма, боль, боль, тьма. Я снова, как в детстве был заперт в камере без окон. Там была только густая тьма, настолько густа, что складывалось навязчивое впечатление, что эта тьма была осязаема, она жила своей жизнью, чудовище, высасывающее из меня: радость, свет, жизнь, оставляя в замен мрак безумия.
Однажды, снова как в детские годы, дверь отворилась, но в ослепительном ореоле света дверного проема стояли не добрые бабушки, а хмурые охранники, что тут же, не мучая себя долгими размышлениями и, в общем, они по всей вероятности были не привычны, утруждать себя мыслительными процессами, выместили на мне всю накопившуюся свою злость. Я мало, что смог им противопоставить, заморенный до полусмерти голодом, что там драться, мне едва хватало сил, чтоб дышать и жить.