Но молчу. Единственное, что я могу сейчас озвучить, – это поток язвительных и нелепых слов. 18-й монолог. Этот поступок навсегда лишит меня ореола замкнутости и мудрого безразличия, которым я с такой тщательностью окружила себя.
Опустив голову, чтобы не видеть того, что вокруг, чтобы не дать себе сорваться и влиться в общую орущую лавину, я разглядываю бессодержательную клинопись на партах. Краем глаза замечаю небольшую руку, которая что-то наигрывает на парте. Мне знакома эта рука, знакомы ее плавные движения, знаком небольшой шрам на безымянном пальце. Мне вдруг показалось жизненно важным вспомнить, откуда я ее знаю. Как бы между делом я слегка привстаю – вроде мне нужно рассмотреть что-то на другом конце аудитории, – а сама бросаю быстрый взгляд на склонившуюся над книгой голову. И сразу опускаюсь на стул и закрываю глаза – в привычной темноте памяти проще восстановить схваченный образ. Бледное, почти прозрачное лицо, чуть более теплое на щеках, прямой нос, продолговатый треугольник глаза, опушенный четкими темными ресницами, качающийся туда-сюда вслед за строкой. Это она – та девушка, которая так поразила меня в первый день учебы. Мне очень хочется еще раз внимательно рассмотреть ее лицо, но это невозможно – она решит, что я проявляю интерес, и наверняка предложит познакомиться. И тогда – прощай моя независимость! И все-таки я кошу глазами, пытаясь узнать хотя бы, что она читает.
Вдруг она захлопывает книжку, откладывает ее в сторону и говорит сама себе: «Ну и ересь!» Но не титульным листом кверху – это приятно: значит, не хочет продемонстрировать всем, что за книга. А я читаю на корешке: «Сумерки богов».
Меня так и подмывает злорадно осведомиться: «Если ересь, зачем читаешь?» Но я молчу. Девочка словно слышит мои мысли.
– Тогда зачем, спрашивается, читать?.. – смешно поднимает брови, как Джельсомина из «Дороги», потом поворачивается ко мне. Странное лицо, особенно глаза – серые, глубокие, очень красивые, но в них больно долго смотреть.
– А зачем вы читаете книги? – спрашивает без подвоха, с мягкой улыбкой и прямотой в глазах. Непонятно почему я смущаюсь. Врать ей или отмахнуться расхожими фразами у меня язык не поворачивается. Но, с другой стороны, не говорить же правду. И вдруг мои губы непроизвольно разъезжаются в улыбке. И взгляд – я чувствую это! – становится мягче.