Я хотел спросить про квартиру, но, по-моему, уже спрашивал, и не раз, и она все время отвечала, что не властна над своим жилищем. Просыпается, говорит, и вроде все как всегда, а что там поменялось на деле, это уж ей неизвестно. Говорят, в вещих снах надо следить за мельчайшими деталями, типа картины на стене; если хоть что-то поменяется, то вас пытаются запутать и сон на самом деле никакой не вещий. А ей как быть? или мне, если вдруг приснится ее квартира? Наверное, просто ждать.
Стол был немного потертый, но качественный, из хорошего дерева. Мы сели за него на разные стулья, так как все покупалось на барахолках типа удельного рынка, чтобы потом затеряться в лабиринтах изменений и исчезновений почти булгаковской нехорошей квартиры, а там обычно комплектами не отдают.
Засвистел чайник, и что-то покачнулось – возможно, мир. С. заварила вторяки, поставила на стол ароматные горячие булочки на меду, которые сразу напомнили детство, бабушку, деревню и финскую расписную печь, и легендарные, вечные как само Время, бутерброды с сыром. Из окна доносился отсвет заката и шум летней вечерней улицы. Я знал, что где-то в этом доме спрятаны в тканный мешок карты, на которых мы будем вскоре пролезать туда, куда нельзя, и узнавать немыслимые вещи. Я отхлебнул крепкого чаю; она:
– Ну что, как ты? Давай рассказывай.
И я, конечно, ничего ей не рассказал. Одна тема цеплялась за другую, и в водовороте ассоциаций, скрытых намеков, смыслов и недомолвок, я почувствовал себя снова на своем месте; все так, как должно было быть. Только с ней мы могли понимать друг друга с четверти слова, с одной ноты угадывать смену настроения, одним движением брови давать понять, что «что-то там было», или, наоборот, что ничего не было. И мы болтали, болтали, болтали. Чай, эксплуатация труда, капитализм (з****л