– Нет, не на ходу, – скромно возразил Витя. – Я же вчера вечером их уже играл. А хочешь, давай ещё раз вместе сыграем: ты на гитаре, а я на мандолине, – предложил он вдруг.
– А я вам на балалайке подыграю, тихонечко, если ты не против, – в тон младшему брату обратился Михаил к среднему.
– Вот это дело! Давайте, уважьте стариков! – одобрил Иосиф Кузьмич. – Хотела же мать ансамбль, пока Миша не уехал! Бери, Володька, гитару, не капризничай!
Володя и не думал капризничать. Настроение у него было на редкость миролюбивое, как раз такое, в каком ему ничего не стоило сыграться с обоими братьями. «Всегда бы так! – подумала мать, глядя, как сыновья усаживаются рядком в полном единодушии. – Да, верно, не бывает на этом свете так, чтобы всегда всё хорошо. Миша уезжает, и когда ещё доведётся, как теперь, собраться всем вместе? А Володя без Миши становится колючий. Это возраст у него сейчас такой трудный. Иной раз глядишь на них – и кажется: это Витя, а не Володя, старше четырьмя годами. И ещё кажется, что и самому Володе тоже это видно, оттого он и ершится ещё пуще. А и впрямь родиться бы ему самым младшим! Витя бы и его нянчил, как Лелечку».
Допоздна в этот вечер звучала в хате музыка. Маленькая Лелечка уже сладко спала, а Маруся тихо улыбалась счастью Мишиных родителей, и ей было немного грустно уезжать из Сорокино. Здесь она чувствовала себя дома, а там, в городе, им с Мишей ещё только предстояло создать дом – место, где всегда ждут и любят.
После Мишиного отъезда Витя день грустил и не брался за балалайку. А на другой день, возвращаясь с базара в час, когда младший сын обычно приходил из школы, мать ещё с улицы услышала струнный перебор. Отворив дверь в хату, она увидела на лавке рядом со склонившимся над балалайкой Витей знакомого хлопчика его лет, из здешних, шанхайских, только имени припомнить не могла.
– Доброго дня, – вежливо поздоровался хлопчик, подняв на Анну Иосифовну живые карие глаза.
– Здравствуй, – кивнула она приветливо.
– Мама, это Вася из нашего класса, – поспешил Витя представить ей товарища. – Он тоже хочет научиться на балалайке. Мы тебе не помешаем?
– Отчего же? Играйте, – разрешила мать.
В самом деле, не выгонять же ребят во двор! Да и на улице прохладно. Анна Иосифовна не преминула заметить себе, что любая мать позавидовала бы ей, особенно тут, на Шанхае, где самые отчаянные хлопцы всегда найдут себе компанию, и тогда пиши пропало. А Витя, хоть на вид по нему так сразу и не скажешь, особенно в сравнении с Володей, далеко не робкого десятка. Анна Иосифовна помнила, как, не успели они тут поселиться, в один из первых же вечеров, хватившись младшего сына, услышала от соседки Матрёны: «Слышь, а то не твой ли на речку с нашими утёк?» Мать заволновалась, бросилась к Каменке. На её счастье, ребята уже возвращались назад, и она встретила Витю, мокрого, но довольного, в окружении новых приятелей, большинство из которых были его старше, но держались с ним на равных. Анна Иосифовна растила уже третьего сына и сразу догадалась: чтобы заработать такой авторитет у соседей, едва приехав на место, надо очень постараться. Даже представить было страшно, что могло за этим скрываться. Однако Витя честно повинился в ответ на её сердитые вопросы ещё прежде, чем они подошли к своей хате: «Я, мама, в речку с обрыва нырял!» «Да как же руки-ноги у тебя целы?!» – ахнула мать. «А я вниз головой», – признался Витя. «Ещё лучше!» «Да там глубоко, до дна не достать!» – вконец осчастливил он её своей честностью. «Божечки! И как же это ты не утонул!» – взмолилась Анна Иосифовна. Витя мягко тронул её за руку. «Мам, да я плавать умею», – сказал он тихо и гордо. «С каких же это пор?» «С субботы, – ответил Витя без запинки. – Мне Женька с Гришкой показали, и у меня сразу стало получаться. Ну, почти сразу. Да, мама, это было в субботу!» Опешив от всех этих новостей, мать укоризненно посмотрела на сына и покачала головой: «Эх, взять бы хорошую хворостину и устроить тебе „субботу“!» А он в ответ взглянул на неё так прямо и серьёзно: «Как хочешь, – и прибавил с силой: – Я не боюсь». Потом помолчал и договорил совсем тихо: «А в первый раз было страшно. Когда с обрыва вниз головой. Очень даже страшно. Вон Гришке уже одиннадцать, а он до сих пор не может. А я – с первого раза. Ты знаешь, мама, мне кажется, я теперь ничего не боюсь». И мать оценила эту откровенность, простив за неё сыну все его подвиги и сохранив их в тайне. Однако с того вечера мысль о прыжках с высокого обрывистого берега Каменки беспокоила её всякий раз, когда соседские сорванцы забегали за Витей после школы и он исчезал вместе с ними.