Город штампов стоит, освящённый собранием солнц,
и окно в этом городе – первый до гроба штамп.
Помнит город сбивчивый тёмный сон,
будто стены незрячие ждут наши души там.
А пока – открываем привычно глаза квартир.
Для полётов в небо – преградой отвесный крест.
Взор мой сирый, город, отвороти
от весны напрасной, что в памяти, как порез.
Никуда нам не деться от власти распятых слов.
Мы раз пять или десять им скажем: «прости-прощай»,
но возьмём в руки слово, как камень и как весло…
Наше сердце – корабль, язык грешный наш – праща.
Переставим слова, или мысли о них, в строке.
Пусть наш грешный язык заплетается, как алкаш.
Муравейник горящих пред стартом квартир-ракет
ждёт лишь знака, когда прокричит муэдзином ночным шакал.
Я не писал стихи целую вечность…
и потерял форму, и содержание.
Знаю, искусство не терпит простоя… оно, конечно…
ну а точнее, – оно бесконечно. Я это знаю!
Знаю ещё, что оно уступает жизни
(в «схватке за жизнь» «не на жизнь, а на смерть»);
только не дал бы за жизнь я и свой мизинец,
а за искусство пошёл бы… Хоть «курам на смех»
я бы пошёл, или на мыло – шеям,
собственной шее – на мыло и на верёвку…
Это метафоры только… меня нежнее
трудно найти и преданней той чертовке,
что называют жизнью, люблю её я!
(Речь не о той, что бьёт и имеет хватку,