– Не шибко вы любите идеи равенства, – вскользь заметил Вадим.
– Это в аду перед Диаволом все равны и одинаково ничтожны в своем отсутствии и бездушности, а на небесах – иерархия и Царство. Ибо на небесах по заслугам воздается. И все же каждый к Богу может прийти, коли осмелится. Пусть по-своему, опасной и вихлястой тропкой над темными безднами, пусть ошибаясь и заходя в тупики, но может. Хочешь с Богом быть – будь, не хочешь – твой выбор, Диавол тебя сам отыщет, – выпалил старик на одном дыхании и в очередной раз отстранился, впав в задумчивость.
Я тоже призадумался. Чем была для меня русская культура? Уж точно не романами классиков, которыми истязают пубертатных школьников под надзором учительницы литературы, толстой, усатой и напоминающей своей физиономией бульдога. И не чумазо индустриальными островками советского мира, с каждым годом все более гротескными. Нет, она была чем-то бόльшим, выходящим далеко за пределы частных проявлений. По крайней мере, объять ее мне не удавалось. Я мыслил себя в русской культуре, я гордился ею и считал, что не утрачиваю нашего особого духа, даже когда обертываю мысли в концепции, рожденные французами, немцами или англичанами. Но теперь, неожиданно столкнувшись с чем-то пусть безумным, но искренним, корневым, исконным и потаенным, я был сконфужен, и те смешанные чувства, которые на меня нахлынули, больше подходили какому-нибудь шведскому этнографу, приехавшему изучать мифы исчезающих аборигенов. Я бы окончательно отдался этим мыслям, но Иван Евфимиевич отдышался, пришел в себя и продолжил будто бы с неким ехидством в голосе:
– Но сама по себе толпа не может ни распять Христа, ни разорвать на куски его последователей – рассыплется, разбредется. Куда уж ей без поводырей, без темных пастырей? Вот и находятся лжегерои, маленькие тщеславные антихристики, каждый из которых желает поставить себя на место Христа. И как стараются всем угодить, всем понравиться, лицедеи! Человеколюбцы, гуманисты, благотворители! Мяса животного не едят, сердобольные. Чудеса показывают, технологии, которые человека в букашку превращают. Ни с кровью, ни с землей себя не связывают – всему миру принадлежат, о единстве, о всечеловеческом компромиссе радеют. Все равны и едины – для всех один котел! Только вот души у этих человеколюбцев нет. Вернее, дух их – антихристов, пустота дьявольская, бездонная яма. Единственно зеркалу они поклоняются – отражению своему ненаглядному. И мечтают на человека вольного ярмо набросить, чтоб никогда тому уже с колен не подняться и не произнести во весь голос Слово.