Поначалу я хотел отправиться в кино или бар в компании своих разношерстых приятелей, провести время весело и беззаботно. Но потом передумал. Почему? По-настоящему хорошие разговоры ведутся с глазу на глаз. В обществе максимум четырех-пяти человек. Большинство свежих идей и мыслей, которые я почерпнул из многочисленных бесед, открывались мне в маленьких комнатах, за задернутыми шторами, в необычайной атмосфере из помеси обыденности и таинственности. На плите в эти моменты свистел чайник или шипел переливавшийся за край турки кофе, под столом ноги задевали какие-то непонятные ликеры, вина, виски. Мои собеседники спорили долго и жарко, а после, слегка наморщив лоб, долго смотрели в одну точку, как бы переваривая все то, что было сказано, затем молча вставали и открывали форточку. Из кармана извлекалась зажигалка, и кухня наполнялась сигаретным дымом. Фоном негромко потрескивало старое радио, висевшее на стене, – оттуда лилась классика, хрипел шансон, доносились бесстрастные речи экономистов и реклама БАДов. «Русский эзотеризм за водочкой!» – наконец произносил кто-нибудь с иронией, и напущенная серьезность некоторых из нас испарялась вместе с этиловым спиртом.
Как ни странно, интеллектуальная ценность наших разговоров оставалась второстепенной – несмотря на приводимые факты и аргументы, оппоненты редко меняли свои позиции. Куда важнее духовная ценность этих посиделок. Маленькая кухня была символом – она была вне остального мира. Особое место, где пространство и время обретали совсем иной смысл, совсем иные формы. Эта кухня была явочным пунктом, в котором мы прятались от внешнего мира, как партизаны от всезнающего гестапо. Благодаря этому я наконец осознал, что российское общество, как и пятьдесят лет назад, остается конгломератом маленьких прокуренных комнат, в которых люди нашли последнее прибежище. В которых они заперлись не только и даже не столько от власти, но также от всепроникающей беспросветной обыденности. Эти комнаты остались оправданием беспомощности и синонимом бессилия. И то, что в своих спорах мы ссылались на Грамши[3], Юнга и Ницше, не сильно отличало нас от тех, кто за бутылкой водки винил во всех смертных грехах мировой заговор.
Когда я оказался на улице, то понял, что вышел из дома не зря. Город словно порхал, если такое выражение применимо к Москве. Каждое новое дуновение ветерка приносило запах весны – в мегаполисах он совсем не такой, как в пригороде, деревне и уж тем более в лесах, расстилающихся бескрайними массивами по нашей средней полосе.