Следующие несколько месяцев каждую пятницу я шла танцевать бачату. Все это время я ежедневно проживала в течение двадцати четырех часов каждую из пяти стадий горя – отрицание, гнев, торг, депрессию и принятие, – но в пятницу вечером, мои душевные метания оставались за порогом клуба. Переобуваясь в коридоре в танцевальные туфли, я прислушивалась с замиранием сердца к доносящимся звукам музыки. Я входила в зал, расправив плечи и высоко подняв голову. Мне казалось, что мне все по плечу. Что моя жизнь, мое счастье, мое благополучие в моих руках. С каждым из трех приставных шагов и четвертым «тепом» – основой танцевального рисунка – я убеждалась в том, что все делаю правильно.
Моя маленькая мечта, претворенная в жизнь после многолетнего затворничества в потемках души, «музыка горечи» бачата, была чуть ли не единственным источником радости и сил в те непростые времена.
Разрешите себе роскошь самой маленькой мечты. Это так просто.
Прошла первая неделя моего добровольного заключения в подвальной каморке. Наступили выходные, по-летнему знойные. Я скиталась по городу, никому не нужная и ошалевшая от происходящего. Тотальная эмоциональная дезориентация гнала меня куда глаза глядят – мне становилось спокойнее оттого, что я куда-то иду. Так в моих действиях была хоть какая-то определенность – направление, а соответственно, и смысл. Обессилев от слез, беспрестанно струящихся по моему лицу, и изнурительной прогулки по жаре, я зашла в кафе. Съела суп и салат, абсолютно не чувствуя вкуса. В кафе был аншлаг. Люди сидели за столиками и щебетали без умолку, беззаботно купаясь в безделье и неге. Мне стало страшно. Они болтают о всякой чепухе, в то время как моя жизнь катится в тартарары.
Почувствовав, что очередная волна рыданий подступает к горлу, я поспешила спрятаться в туалете. Закрыв за собой дверь кабинки, я опустила крышку унитаза, присела на край и долго всхлипывала, спрятав лицо в сгибе локтя. Тело пыталось справиться с запредельным отчаянием, охватившим все мое существо.
Почувствовав наконец, что запас горя на время иссяк, я подняла голову. На дверце, густо прокрашенной белой краской, было написано черным фломастером: «Tout est possible». Все возможно. Кто-то сверху мне сообщал, что все возможно.
А что возможно?
Все. Абсолютно все.