Сибирцев нагнулся, стал шарить под лавкой. Шевельнулся хозяин, достал из припечка сапоги с обернутыми вокруг голенищ портянками, подал Сибирцеву.
– На-ко, Лександрыч. Я их тут поставил. Теплые.
Сибирцев кивнул благодаря, начал закручивать портянки, натянул сапоги. Медленно прошел в свой закуток, надел куртку, сунул в карман кисет и спички, перекинул через плечо ремень маузера. Вернувшись, увидел запавшие скорбные глаза хозяина.
– Вишь, какая беда, дядя Семен…
Хозяин участливо покивал, спросил:
– Может, хоть пожуете чего? Надолго, поди?
– Да ведь кто знает…
– Тады погодь малость, – заторопился он и загремел печной заслонкой. – Эх ты, горе, щи-то мы с тобой, почитай, выхлебали. Картохи вот есть. Теплые. Сальца сейчас отрублю… – он зашлепал к двери.
– Голодный небось, – не столько спросил, сколько подтвердил Сибирцев, услышав, как сглотнул слюну Шумков. – Давай-ка, брат, подкрепись. Знатное у деда сало… Что случилось – того не воротишь. А чтоб голова варила, ее кормить нужно. Садись к столу. Шубу-то брось.
Сибирцев подвинул Шумкову пяток картофелин, сваренных в мундире, деревянную солонку, а сам, достав кисет, начал сворачивать новую цигарку, прикурил от лампы. Возвратился хозяин с куском замерзшего сала в сверкающих крупицах темной соли. Хорошее сало, с прожилками мяса. Хозяин нарезал его толстыми ломтями, посунул на середину стола.
– Поел бы, Лександрыч.
– Спасибо, дядя Семен. Я уже сбил аппетит. Давай, Шумков, нажимай, брат.
Шумков деликатно очищал кожуру, двумя пальцами присыпал картофелину солью и тут же запихивал ее в рот целиком. Голод брал свое, какая уж тут интеллигентность. Он жевал, откусывал сало, жирным пальцем утирал хлюпающий нос, и глаза его – видел Сибирцев – так и норовили закрыться в истоме.
«Их-то за что? – возник наконец все тот же немой вопрос. – Павел ведь ровесник этому губошлепу. Тоже мальчишка был. Уже был…»
Многое видел Сибирцев. Сердце, бывало, рвалось на части от жалости, а то от ненависти. Но больше всего боялся он увидеть трупы расстрелянных, замученных мальчишек. Срыва боялся. А сорваться никак было нельзя. Работа была такая. Да, многое он видел, в конце концов, понимал, что всегда присутствовала в его профессии некая железная необходимость. Но ведь это для него. Для него! А они-то – мальчишки. Их-то за что?..