Дома ели картофельный суп, гречневую кашу, «хрущевские» котлеты с хрустящей корочкой по 60 копеек за десяток. На 1 мая или 7 ноября на столе появлялись селедка с луком и подсолнечным маслом, винегрет из свеклы с солеными огурцами, вино и водка. А мама душилась «Красной Москвой», тяжелый запах которой нос Колокольчикова запомнил на всю жизнь.
Однажды Колокольчиков за что-то обиделся на маму, ушел в комнату к соседке и сказал: «Тетя Тоня, я теперь буду жить у вас». И занялся своими делами. Тетя Тоня, конечно, удивилась, накормила Колокольчикова, переговорила тишком с его мамой, а вечером мягко объяснила ему, что спать нужно все-таки идти домой. Колокольчиков не стал спорить и вернулся к родителям. Никто об этом больше не говорил.
Однажды в дверь позвонили. Незнакомая женщина спросила отца.
Колокольчиков сказал, что его нет дома. Женщина постояла, потом неприятно улыбнулась и сказала:
– А ты знаешь, что он не настоящий твой отец? Настоящий…
– Ничего такого не знаю, – сказал Колокольчиков, стараясь говорить как можно грубее, и закрыл дверь.
Вечером рассказал об этом маме. Глаза у нее сделались совсем злыми.
– Вот стерва! – процедила сквозь зубы. – Ну, я ей устрою.
Характер у мамы был неустойчивый: порывы нежности сменялись приступами гнева, как будто Колокольчиков был взрослый. Любила его, как умела. Со всем этим как-то уживалась житейская мудрость, душевная отзывчивость. Колокольчиков смутно отдавал себе отчет, что иногда мешает ей жить, не очень понимал, что ему делать, чувствовал себя одиноким и обижался.
Возле дома был палисадник с кустами акации. Здесь было хорошо играть в прятки, и однажды Колокольчиков сидел за кустом с маленькой Леной. А потом к нему вдруг подошла большая девочка, которая уже училась в школе, и глумливо сказала: «А вот я расскажу родителям, чем ты с ней там занимался…» Колокольчиков ничем таким не занимался и даже не понял, что она хочет сказать, но почему-то испугался.
Когда-то беспризорник Василика вместе с другими бездомными пацанами жил в бухарестском канализационном коллекторе. Деньги, которые он собирал, играя возле рынка на расстроенном аккордеоне, у него отбирали взрослые бродяги. Вечно голодный он, как и его сверстники, все чаще подносил ко рту желтый целлофановый пакет с надписью «Ауролак» и жадно вдыхал эфирные пары, привыкая постепенно к сладкому головокружению.