Яков Васильевич молча ворохнулся в постели, давая понять, что слышит жену, но говорить с ней не стал. Не было ни желания, ни сил. Хворь все больше и больше одолевает его тело, сознание, волю, все глубже погружая в холодный и мутный омут угасания. Иногда он на какое-то время возвращается к реальной жизни, как бы выныривая из своего забытья. Обращается к жене с просьбами. Слушает радио. Вздыхает. Постанывает. И вновь то ли засыпает, то ли проваливается в обморочное состояние.
На этот раз, молча поворочавшись, он вдруг сдвинул в сторону полушубок, прикрывавший одеяло. Приподнялся на локте. Выпростал из-под одеяла ноги в бледно-голубых байковых кальсонах и белых шерстяных носках домашней вязки. Стал нашаривать тапки.
– Ты чего, Яша, на ведро хочешь? – шатнулась к мужу Семёновна. – Давай помогу.
Подхватила Якова Васильевича под руку и подвинула к нему отхожее ведро. А он в другую сторону тянет. К вельветовым штанам, что перекинуты через спинку его койки. И откуда силы взялись?!
– Штаны дай, «москвичку». Мне выйти надо…
– Куда, Яша? Ты же из хаты больше месяца не выходил.
– До Атлановых пойду.
– Яша, Господь с тобой! Какие Атлановы? Померли они.
– Пусти, – вырывается Яков Васильевич. – Меня мама за домом Атлановых ждет.
– Ой, Божечки! Мама-покойница… Ты бредишь, Яша? Мама твоя вместе с отцом еще в двадцатом году загинула. Очнись же, – затрясла исхудавшие плечи, силой опуская мужа на кровать.
Яков Васильевич сел. В глазах мелькнул осмысленный испуг.
– Это ты, Ксюша? – спросил он слабым невнятным голосом. – Примстилось мне штой-то.
– Ну, кто же еще? Горе ты мое луковое! Ложись, ложись. Я разотру тебя зараз. Борщом накормлю. Хочешь борща? Со сметаной… с чесноком…
– Я только что маму видел. Звала она: «Иди к нам, Яша, здесь хорошо».
– Не к добру это. Покойники перед смертью снятся. Выходит… ты туда засобирался?.. – Семёновна на какое-то время перестала растирать спину Якова Васильевича нашатырным спиртом и рассуждала вслух. – Выходит, бросить одну хочешь на этом свете?
– Ну, зачем ты так, Ксюша? – со слезами в голосе выдавил старик. – Рази я своей волей?
– А ты противься. До лета… до тепла… до приезда детей и внуков на побывку. Крепись, не поддавайся. Зачем тебе в стылую землю ложиться?
– Силы ушли. Кружка из рук валится. Сама знаешь, а буровишь што попало…