– Надо ж сынка побаловать.
– Вот и выяснили, кто из нас детей да внуков больше балует. А то все на меня пыталась свешать. «Забаловал младшого!» Кто давеча гутарил?
– То ж я с переляку за Валика трюкнула. А ты, старый, и зарубил на носу. Ишь какой! А все беспамятным прикидывался, анчутка!
Валентин, довольный незлобливыми шутками родителей, с аппетитом хлебал наваристый и запашистый суп, отмечая про себя, что добрые предчувствия не обманули его. Отец потихоньку изо дня в день все больше приходит в себя, начал самостоятельно двигаться, есть, рассказывать о войне. И мать тоже взбодрилась, повеселела. Да и сам их домишко наполнился каким-то иным духом, иной энергией. Казалось бы, все осталось на прежних местах – батька еще очень слаб, пузырьки с лекарствами все так же стоят на столе возле его кровати. Но ежедневные жалобы на болезнь, ожидания худшего исхода сменились долгими разговорами и даже шутками. Уныние и безысходность уступили место надежде на улучшение самочувствия и продолжение жизни.
Общение с родителями не тяготило, а, наоборот, все больше увлекало сына, особенно рассказы о войне и плене. Что-то из отцовской биографии он знал и раньше, но многие подробности услышал впервые. Помимо сыновнего любопытства в нем проснулся и журналистский интерес к эпизодам солдатских кругов ада, через которые прошел отец. Валентин мысленно корил себя, что за всю свою жизнь ни разу не удосужился толком поговорить с отцом по душам, про свои же корни разузнать. Слава Богу, что еще можно наверстать упущенное! А если бы не успел? Что бы детям своим мог поведать? Что их дедушка – бывший бухгалтер, фронтовик и честный трудяга? Негусто для благодарной памяти и любви. Еще как минимум душевное родство нужно. А оно только сопереживанием создается и укрепляется, знанием волнующих подробностей жизни.
Час или полтора отдохнув после прогулки и подкрепившись обедом, Яков Васильевич, как и обещал сыну, поведал новые подробности из своей лагерной эпопеи:
– В нашем лагере почти все заключенные, в том числе и немцы, добывали уголь в шахтах. Работали в буквальном смысле до упада, часов двенадцать в день. За мизерную пайку серого непропеченного хлеба с какими-то горькими добавками и миску овощной баланды, изредка разбавленной крупами. Голодали дюже. Урабатывались до смерти. Многие померли. Кто – прямо в забое, кто – в лагерном бараке.