Проповедник запахнул накидку и ту, что под ней, тоже.
– Ты же понимаешь, что эта боль… она не совсем привычного рода.
Креупци непонимающе повёл подбородком, опустив уголки губ.
– Сейчас много непривычного происходит. И почему моя боль должна быть иной? Подумай лучше о себе. Слышал, что сказал стражник? Теперешний владыка Скитающихся не жалует.
– Да, мне не следует здесь оставаться. А вот тебе ничто не мешает пойти со мной. Просто так ты вряд ли излечишься. Но в нашем святилище тебе могут помочь… Светлая Сестра может.
– Светлая Сестра? – по лицу Креупци пробежала короткая усмешка. – Как будто мне это о чём-то говорит. Даже если бы и говорило, с чего ей мне помогать? Что ещё важнее – с чего мне доверять ей? Вы, жрецы, смахиваете на фанатиков со всеми этими молитвенными бреднями о темноте и свете. Если и она такая же…
– Твоё неверие вполне законно. Но я убеждён, что Она – не такая, – Бернек впал в задумчивость и тоже уставился на овцу. – Мне сложно утверждать, какова она, потому что я, вообще-то говоря, и сам не очень её понимаю. Тем не менее, моё предложение в силе.
– Чтоб ты бросил меня посреди большака, когда я вконец ослепну? Великодушно, проповедник. Лучше уж я утрачу зрение в своей постели, в тепле. К тому же разгуливать по темени в такое время – не очень-то разумно. Мне думалось, проповедники – народ сметливый. Забывая, конечно, что слегка полоумный. Если даже Королевский Трактир заполонила нечисть, не хочу думать, что завелось в Квёлых Землях.
Бернек отрицательно покачал головой.
– Пока что не все молитвы произнесены. Я уйду завтра, как стемнеет. И ты всё ещё можешь передумать.
Проповедник достал откуда-то из-под одежд незатейливую курительную трубку, забил её слабо пахнущим табаком и удалился. Дверь трактира впустила в ночь немного света и захлопнулась за ним, оградив тишину от пьяного гула. Овца тоже куда-то подевалась, и впервые за долгие месяцы Креупци с облегчением почувствовал себя в одиночестве.