Проснулся Рахметов, от общего шевеления, окостеневший и неповоротливый, с затекшей спиной. Воротник рубашки намок от пота.
Суточники, кряхтя и кашляя, сползали с нар и поочередно, не торопя друг друга, воспользовались услугами, которые им мог предоставить местный санузел.
После этого, все снова улеглись на нары. Тусоваться, по камере, никому не хотелось.
Только Толик забрался на радиатор и стал смотреть в окно.
– Ты, что угорел за ночь, пацан? – спросил Румын.
– Там – птичка. – Сказал Толик.
– Ворона, что ли? – Насмешливо сказал Морозов. – Тебе, что на работе ворон не хватает?
– Нет, настоящая птичка…
– Врешь, ты все! Откуда, в городе, птичке взяться? Они, сюда, не залетают.
– Была птичка. Я слышал – чирикала. – Грустно сказал Толик.
Морозов, обращаясь ко всем, покрутил пальцем у виска, но, его, никто не поддержал.
Разговаривали мало. Всем, с похмелья, было муторно.
Когда в коридоре раздались голоса и бренчание посуды, как предзнаменование скорого завтрака, это не вызвало особого оживления.
Толик, принимал миски с едой, через «кормушку», и передавал их Очкарику, который ставил их на нары.
К пайке, непонятной зеленой каше и такой, же непонятной бледно-желтой котлете, мало кто притронулся.
Завтракали только Толик, оппозиционный политолог и Морозов.
Остальные, выпив кипяточку, заявили, что лучше поедят горячего хлеба на Пищеблоке, и, вообще, на первом месте, в повестке дня, стоит похмел, а завтрак – дело второстепенное, может и подождать.
Очкарик съел две порции, Толик, придерживаясь порядка, скромно удовлетворился одной, а Морозов, отвращено фыркая, съел три котлеты, после чего вывалил оставшуюся кашу и раскрошенный хлеб в нетронутые миски.
– Чего, ты, делаешь? – Сказал Румын. – Бомжи придут на уборку, им пригодиться. Они же без вывода сидят.
Морозов презрительно ухмыльнулся и полез на нары.
Разговаривать было особо не о чем. Только замечание Румына, что сегодня выезд на работу, как-то затягивается, вызвало вялую дискуссию, так это или не так.
Время, в камере тянется неощутимо, но, все же, не стоит на месте, и внутренние часы работают. Поэтому дебаты по поводу течения времени постепенно стали оживленнее.
Время шло. За ними, никто не приходил.
Тревога нарастала.
Когда тревога готова была перерасти в панику, раздался скрежет ключа в замке, что вызвал бурное оживление.