– Нет, – тихо ответила она. – Извини меня. Это твоя работа. И я полностью… я…
– Я понимаю. Спасибо.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее.
– Как узнаю, позвоню, – бросил он, уходя. – Приготовьтесь.
Оббегав все места, в какие ему советовали обратиться, и потратив на это двое суток, он сумел достать билеты на 11-ое, на поезд, отбывающий ночью переполненным. Других вариантов не было – все было занято, многие соглашались ехать стоя, в основном, из иностранцев и местных, боявшихся за свои семьи из-за прошлого у коммунистов.
– Что же мы будем делать до 11-го? – спросила Катя.
Думая о ее неблагодарности, Митя напомнил, что это их единственный шанс уехать из страны.
– Ну, это хоть что-то… это уже успех, – сказала она после, чувствуя его обиду.
Так, нужно было ждать до пятницы 11-го числа.
В среду Митя их обеих сводил на «Трех сестер» в местном театре. Так как на улицах установилась тишина, даже не было машин, они до дома шли пешком, думая синхронно, что вот-вот наступит оттепель и можно будет отказаться от теплых шапок и перчаток.
Хотя сгустился вечер, Митя к ним поднялся и без стеснения уселся в их гостиной; он был спокоен, отчасти и весел, но что-то в нем, неловкое, не нравилось и раздражало Катю. Она, не избавившись от вечернего туалета, не присаживаясь, изучала комнату, и все в ней чувствовало, что на нее странно, в ожидании смотрят. Устав от них, Жаннетт извинилась и ушла к себе; ей тоже было неловко, как пожилому человеку, который мешает молодым решать свои проблемы.
То, как ее бросили, испугало Катю.
– Чего это она ушла?..
– Она устала, очень много хлопот, – объяснил Митя. – Не хочет нам мешать…
– А что – мешать? Разве она нам может помешать?
Зачем-то она присела, чтобы он мог до нее дотянуться. Происходящее было необъяснимо ужасно, словно она в одно мгновение лишилась воли и не понимала, как с этим можно справиться.
– Ты можешь меня не трогать? – возмутилась она, хотя сама же села так, чтобы он мог к ней прикоснуться.
– Катишь, ты странная, – убирая руку, сказал Митя.
– Я? А ты?
То, что мог с ней сделать этот человек, казалось ей теперь противоестественным.
Понимая ее неприятие, он поспешно встал и взял свои перчатки – в них он был похож не на журналиста, а на военного. Уже раскаиваясь, она его окликнула:
– Извини, Митя, я… оставайся, если хочешь.