Ника, прыснув, спохватилась:
– Тебе, наверное, нельзя смеяться…
– Ничего… ничего… – улыбаясь, сказала Виктория Семеновна, снова глянув на разворот, прежде чем отложить книжицу – на эти, в розовом пуху, морды:
Фламингу съели звери,
Но розовые перья
Остались от нее.
Зверье не жрет перьё.
Виктория Семеновна прикрыла глаза. Ника выскользнула из комнаты.
Эта жизнь не могла уйти. Не в каком-то переносном смысле – в прямом, физическом не могла. Этого не понимаешь. Пока не увидишь. Смотришь на неподвижное тело и чувствуешь все прожитое этим телом как отдельное живое в его каком-то новом, вневременном пребывании. Временное было. А тут – не «было», не «будет». Тут время как пространство. Какое-то большое ощущение возникло в сознании Виктории Семеновны (она так и запомнила: «большое ощущение»), связанное с той водой, что не уходит в песок.
«Как делают писателями? – вспомнила Виктория Семеновна. – Например, посвящают, затем демонстрируют свою (посвятившего) казнь, потом сообщают, что предатель уже наказан…» Это о Левии Матвее.
Первое, что он показал ей, от чего, как потом говорил, все и пошло:
« – Я могла умереть…
– Надеюсь, вы этого не сделали, – через паузу.
На том конце грохнули трубку».
Три предложения. Заглянув в его глаза, можно было разглядеть остальные.
«Книга – что-то вроде картины, написанной нотами, – снова его голос, не исчезающий. – Представляешь: встать в четыре утра, пойти… выйти из жизни, из регламента, из непрерывной череды повседневных усилий… ничто не трудно, встать в четыре, пойти туда-то, сделать то-то, без признака сонной жалобы в теле, без намека на мышечный скрип, без шлака в голове, встать и пойти… – Куда? – спросила она тогда. – Не важно, я о состоянии. Все трудно, всегда. А тут – легко. Тяжесть и легкость. Понимаешь? Тяготение – не обязательно тяжесть. Что, что бы это могло быть, из-за чего не трудно встать и пойти?..»
Видения какой-то пустыни возникали у нее в голове от этих его слов. От этого его «ветерка»: «Почему не ограничиться жизнью червя? Потому что происхождение иное. По происхождению. Чувствуешь ветерок?..»
Стараясь не скрипнуть и оттого скрипнув вместо одного раза трижды, баба Вера приоткрыла дверь:
– Виктория, теперь, вроде бы, так нельзя, но, если хочешь, я возьму твой паспорт, проголосую.
– Мама, я сейчас встану, – сквозь сон ответила Виктория Семеновна. – Иди. И я за тобой.