Гомон и смех в зале понемногу стихли. Солдаты и землепашцы, торговцы и бродяги – все не раз видали подобное, а то и ощутили на своей шкуре. Многие закручинились, иные злились. Кто-то сидел с потемневшим лицом, кто-то качал головой, кто-то пил, чтобы смыть горечь, разъедавшую душу. Затеявшего шутку купца и самого, видать, пробрало. Сидел он ссутулясь, исподлобья глядя на музыканта мрачными глазами. Уголки его губ опустились, лоб под бархатной шапочкой наморщился. Когда песня закончилась, купец тяжко встал, в тишине подошёл к Лину, положил ему на колени блестящий золотой и, не оглядываясь, покинул зал.
Менестрель, перед взором которого всё ещё стояла картина, увиденная в одном из путешествий и сохранённая в щемящей сердце балладе, понемногу вернулся к реальности. Оглядел приунывших слушателей, заметил монету. Подозвав владельца, передал её со словами:
– Налей всем доброго вина.
А сам, перебирая струны, завёл песнь о небесной владычице Вирне, сердобольной госпоже, что однажды утешит все скорби, заберёт горести и обогреет милостью своей каждого несчастного страдальца.
Вино и песня понемногу вернули людей в доброе расположение духа. Словно желая стереть из их памяти воспоминания о страданиях, Лин дотемна играл весёлую музыку, прерываясь лишь на глоток вина.
Когда же все разошлись по комнатам или улеглись на лавках, а то и прямо на истоптанном немытом полу, Мэи-Тард перекусил и, с дозволения хозяина «Куриной косточки», забрался по шаткой лестнице на покатую крышу. Устроившись возле тёплой кирпичной трубы, вновь взял арфу и почти до рассвета, будто лаская, гладил тонкими пальцами струны, извлекая едва слышные звуки. И только лёгкие облака, казавшиеся в темноте серыми, да горящие в просветах голубые звёзды видели блуждавшую на его устах счастливую улыбку.
Девицу, которую менестрель восторженно нарёк королевой своего сердца, звали Неа. Была она второй дочерью провинциального барона, не отличавшегося ни воинской славой, ни заслугами перед короной, ни особым достатком. Несмотря на это, в последние годы в его замке постоянно гостили знатнейшие дворяне провинции. И причиной такого внимания стала Неа.
О красоте девушки в родных краях судачили все: и аристократы, и простолюдины. Хоть раз увидев её, каждый признавал, что по эмайнской земле доселе не ступали ножки более прелестной девы. Глаза Неа зеленели, точно сочная весенняя листва, губы выглядели алее и сочнее спелых ягод, гладкая кожа была чище первого снега, а в темно-рыжих кудрях переливались всполохи осеннего заката. Говорили также, будто фигура Неа столь соразмерна и женственна, что на неё с завистью глядели даже небесные богини.