В повести Ю. Рытхэу «Когда киты уходят» юная Нау влюбляется, и все, происходящее в мире, приобретает причины и следствия:
«Мир звуков разъялся, как и видимый, и теперь Нау знала, откуда идет грохот бьющих о скалы волн, шелестящий звук ветра, гладящего невидимой огромной ладонью тундровые травы, плеск мелких волн в лагуне, журчание воды в ручье, бегущем по каменистому склону.
По-разному заговорили птицы и звери.
Черный ворон каркал черными звуками, и звук этот был темный и холодный, будто тень на том берегу, куда не достигали солнечные лучи и где лежал вечный снег, темный и рыхлый от старости» [6;8].
В произведениях Ю. Рытхэу на соотнесении конкретного и абстрактного, на игре этими понятиями, строится иронический эффект на микроуровне:
«– Решил я жить по-вашему, вдали от шума и лжи, – покорно ответил Джон.
– А разве нет шума и лжи здесь? – лукаво прищурившись, спросил Армагиргин. – Шумит лед, воет пурга, грохочут снежные лавины, кричат весной моржи, и полярное сияние шелестит» [7;300—301].
Подчеркивание автором различия абстрактного и конкретного в системе тропов лишний раз доказывает, что мы имеем дело не с мифологической моделью мира, а с уровнем иного порядка.
Одной из тенденций, порожденных цивилизованной культурой, становится смена типа сакральности тропов.
В повести Ювана Шесталова «Синий ветер каслания» сакральными становятся тропы и сравнения, не относящиеся к сфере магической, религиозной:
«Пили ее [кровь оленя – Н. С.] из граненых стаканов спокойно и медленно, как жизнь, как сказку. Ай-Теранти в этот момент тоже тихо и медленно, как сказку, стал рассказывать о возникновении праздника трудящихся, о первых сходках рабочих в лесу, о красном знамени…
<…>
В руках Арсентия было полотнище под цвет зари ветреного утра. Через мгновение полотнище на остром конце хорея уже плыло над нашим стойбищем.
Новое светило горело рядом с нашим древним солнцем. Без него нам невозможно, оказывается, встретить майское утро. Это светило – наше, кровное. <…>
Да, это красота жизни, красота наших сердец.
Это цвет нашей жизни. Под красный флаг становились наши отцы и братья в дни испытаний. Сегодня мы стоим. Это наше счастье!» [8;116—117]
Это патетическое признание в любви одному из предметов социального культа выстроено по законам фольклорного произведения