от композиции (зачин: «Ай-Теранти в этот момент тоже тихо и медленно <…>»)
до организации метафорического ряда этого эпизода:
все метафоры, относящиеся к знамени, соотносятся с одним из основных мифо-фольклорных образов – солнцем.
Но солнце в этом случае не божество и не проявление божественной благодати, а средство для сакрализации социального явления.
В повести Ю. Рытхэу «Когда киты уходят» сакральными становятся тропы, передающие извечные радости бытия.
Наиболее выразительна в этом плане сцена близости Нау и мужчины-кита – прародителей прибрежного народа:
«И вдруг словно солнечный раскаленный луч прошел через все ее тело. И первая мысль ее была: разве боль может быть радостью? И тут же ответ: да, боль может быть самой высокой радостью, от которой хочется кричать и плакать светлыми, горячими слезами. Луч бродил по ее телу, зажигая его, рождая невидимый огонь, и хотелось только одного – чтобы это продолжалось бесконечно долго, вечно…» [6;12]
Сцены близости мужчины и женщины не получают осмысления на микроуровне в исконных мифо-фольклорных текстах северных культур.
А в приведенном выше отрывке из повести Ю. Рытхэу сочетаются предметное восприятие героиней происходящего («словно раскаленный луч») и понятия, не свойственные человеку мифологического сознания («высокая радость»).
Определения, относящиеся к одному и тому же предмету, используются в переносном значении («светлые слезы») и в значении прямом («горячие слезы»).
Сочетание предметного и обобщенного, прямого и переносного значений в данном случае употребляется для универсально полного изображения близости прародителей, утверждения значимости происходящего.
Цивилизованное начало на уровне тропики может проявлять себя в иной форме.
Семантика русского слова или выражения нередко вытесняет в прозе Ювана Шесталова исконную семантику северного мифа:
«Преобразился ведь мой родной Север. <…>
Рыбаки и охотники, лесорубы и плотники, доярки и конюхи живут новой жизнью. Читают газеты, смотрят в клубе кино, веселятся и работают.
В новой дружной стае, летящей в будущее, оленеводы как белые вороны… Меня это очень волнует. Не могу быть равнодушным!» [8;115]
Русская семантика выражения «белый ворон» такова: «выпадающий из общего правила, отличающийся от остальных».
В мансийской же мифологии белый ворон – олицетворение чистоты, непорочности.