– Ох, Софи… Ты и правда не сможешь ничего знать обо мне весь этот вечер. Да и в случае опасности мне придется рассчитывать лишь на себя. Это сильные аргументы.
София тихо фыркнула, будто сгоняя с губ невидимую пыль. Вновь взяла в руку фонарик. Включила, направляя мощный луч на тысячу евро, что валялись детскими фантиками на старом столе.
– Их аргументы сильнее. Реальнее. Мои – лишь страх за тебя. Он возрастет в разы, лишь только ты переступишь порог нашего дома. Но когда ты переступишь его еще раз, то это, – едкий белый свет выжег радужный круг на лбу важного пожилого господина в старинном сюртуке, – может возрасти ровно в два раза. Вот и решай, какой аргумент вернее.
– Не понимаю, ты отговариваешь меня или нет? – воскликнул я и ослеп. Режущая боль пронзила веки, радужку, глазное яблоко, зрачки сузились до размеров кончика иглы. Белая мгла тысячами солнц взорвалась внутри головы.
– Я желаю и того, и другого. Я алчная благодетель. Если спасешь эту девушку, то спасешь наше будущее. Останешься дома – спасешь настоящее.
Свет говорил со мной, и свет рвал на части.
– И я не знаю, что мне дороже.
Секунда абсолютной тьмы; паутина белесого света охватила зрение, и в центре этой эфемерной конструкции, нечеткой, размытой, я различил печальное лицо Софии.
– Больно? – с каким-то тайным удовольствием, какое бывает у детей, спросила она. – Прости…
Рука ее, будто лишенная связок и мышц, свисала вдоль тела, и в ней тускло блестела металлическая поверхность чертового фонаря. Тонкие пальцы разжались, миниатюрная вещица беззвучно упала на серый линолеум.
– Прости, Глеб, нет, правда, – будто очнувшись от наваждения, София прильнула ко мне, прижимаясь с силой, зашептала. – Не уходи никуда, пожалуйста, останься, не надо…
Сквозь тонкую ткань ощущал, как громко и близко-близко билось сердце любимого человека. Оно гнало кровь по прекрасному телу, и оно же гнало меня прочь, с каждым ударом отстраняя меня на невидимый миллиметр от своей хозяйки.
– София?..
Она будто не слышала. Сердцебиение становилось все сильнее, отчетливее. Я знал – она ждет моего решения, и она готова принять любое, и это удерживало от принятия такового.
Мы продолжали стоять в тишине, обняв друг друга, и только лишь стук сердца отмерял сейчас время.
Решение пришло тихо, в судорогах, как смерть маленького животного. Наступил вечер; я вновь прибыл поездом МЖД на Финляндский вокзал и совершил длительную пешую прогулку. Монорельс не вел на острова, он огибал их дугой, повторяя очертания набережных, делая резкий поворот на восток у бывшего Ладожского вокзала. Там железная дорога из тоненькой нити превращалась в настоящую паучью сеть, накрывая собой Новый город. Чтобы попасть в старые районы Петербурга ничего особенного не требовалось – были бы крепкие ноги да особый резон. Если первое условие было обыденным даром Природы, то второе представляло собой исключительную редкость. «