И куда судьба покатит… Рим стоит
на котурнах, твой отстаивая принцип
показухи, но дождемся ближних ид,
где ты к царству, к справедливости – убийцы…
относительной… Что больше нас растлит:
проституция в словах или в постели?
Может, с этих вот отчаявшихся ид
нам в себя прийти удастся в самом деле?
Потому, диктатор, все твои мечты
мир по-своему устроить – лажа: быстро
пронесется время – скажется, что ты,
так себе любовник был, а уж министр…
Распевают пусть казенные «хвосты»:
величайший – знаешь цену этим бредням,
и хоть был у Клеопатры первым ты,
то по милости Венеры не последним.
Вот талдычишь, будто каждую графу
твоего посланья плебсу я имею,
словно девку… Мне ли прятаться в строфу,
как поэтишке престольному! Скорее,
что на мраморе набросано – не тьфу,
и похабщина, бывает, рушит стены.
Лишь нащупать только тему да строфу,
был бы повод – и покатится поэма
подцензурная, как в Галлии – во вне —
поубавил ты людей, промчавшись шибко.
Говоришь, внутри иначе, а по мне
в Риме если не убийства, так подсидка
депутатов, что прошли не по родне.
Каша варится, сам знаешь, в ближнем сброде:
все опять перегрызутся, а по мне —
и тебя же облажают при народе.
Тут весна… Уж лучше б с Лесбией заснул,
чем базлать с тобой о праве. Толку мало.
Так мальчишкой и останешься, Катулл,
на постели жаркой скомкав одеяло.
Да не с бабой – с королевой! Кто б взглянул —
глаз не спрятал бы замасленных, воловьих.
К черту лаковую будущность, Катулл,
тут не славою воняет – тут любовью.
Что поделать, коль не брезгует отдать
не единственному лакомое тело:
время женское недолго, как не знать,
и тебе б не заноситься очумело.
Королева… с кем захочет, будет спать,
где тебе, диктатор, в краткий промежуток —
все бумаги… Остается, твою мать,
второпях перескочить на проституток.
Вспомни, как в начале самом был прокол:
за местечко ли, за звокую монету
к Марку Терму ты в любовники пошел —
не с того ль на женщин нынче сил уж нету?
И с чего в семье устроил произвол,
только Клодий пригрозил украсить рогом?
Не пора ли, чтобы на… ты пошел!
Вот уж, право, не заблудишься дорогой.
Как! меня с собой, распутником, свести
ради бешеной карьеры в жизни краткой!
Я такого не терпел до 30,
а теперь чтоб согласиться с распорядком
полицейским… Ты б амбиции скостил,
чтоб в толпе не засветиться жалким вором —