В быстро составленный протокол внесли кроме распитой бутылки ещё целый ящик водки, якобы разбитый ночью, а на самом мом деле, использованный потом тем же участковым вместе с продавщицей.
Закрыли мальчишку на три года по малолетке.
Тогда так давали – конец хрущёвских пятидесятых.
В лагере его били, стала сохнуть рука. С почерневшими от гематом яйцами он не раз валялся в лазарете.
Но он не заражался злобой и всеобщей какой-то скрытой расстроенностью. Никого не упрекал.
Вышел он таким же дураком, как и садился.
Зачем-то поехал в Москву. Жизнь, бывшая у него в употреблении, всё ещё обещала впереди что-то великое и прекрасное…