Девушка осматривалась в палате. Серо-голубые стены только вызывали тошноту. Она не понимала, сколько прошло времени с её пробуждения. Из близких приехала только мать. Да и та начала ругать.
– Значится, уже пришли в себя, Зайцева, – Лиза увидела врача, – подниматься пробовали?
– Поднимешься тут, – цыкнул она, – глаза открываю и уже тошнит.
– Ясно, – врач записал, – что помните?
– Дома убиралась.
– Ясно. Что дальше?
Елизавета попыталась встать. Кое-как присела и почувствовала, как голова кружится. Девушка наклонилась. Сжала край металлического каркаса и стиснула зубы, чувствуя подступающую тошноту. В голове пронёсся скрежет и Елизавета увидела, как врач отточенным движением выдвинул из-под постели тазик.
– Ясно, – произнёс он в очередной раз, снова пометив что-то у себя в планшете, – мать у вас, конечно, бестия, Зайцева.
Девушка откашлялась, всё ещё чувствуя мерзостный вкус на языке.
– Я вообще тут долго? И что случилось?
– Дело ясное, что дело гиблое, – врач без всякой брезгливости отодвинул тазик и взял её лицо. Осмотрел, будто Елизавета была манекеном и хмыкнул, – головой стукнулась. Часа два назад. Отделалась сотрясением и парой ссадин. Жить будешь.
Она вгляделась в лицо врача, но вспомнить его не могла.
– А матери кто позвонил?
– Да никто, – врач пожал плечами, – видать, сама все морги да больницы обзвонила. Что с матерей взять?
Елизавета пощурилась. В голове крутилась тревожная мысль:
«Ведь надо на работу. Выгонят и будем последний хрен с солью доедать»