– Расскажи мне о своем дедушке.
Эйтан не удивляется, похоже он ждал этого вопроса и начинает:
– Тот финский дед был моим дедом со стороны матери. Он приехал в Палестину то ли в 45-м, то ли в 46-м, еще когда там были англичане. Потом он воевал почти что во всех наших войнах, а их было немало, и в каждой умудрялся схватить либо пулю либо осколок. Когда я был мальчишкой, мы с ним иногда ходили на море, и я видел шрамы на его теле. Бабушка утверждала, что он давно должен был умереть от ран, но его всегда что-то спасало, как будто его защищал ангел-хранитель. Она сама, наверное, и была тем ангелом. Во время Шестидневной войны у нас было не так много потерь, но и тогда моего деда нашел осколок гранаты. Было это при штурме Арсенальной горки и он как раз собирался истечь кровью, но бабушка вынесла его на себе из под огня. Потом они поженились и через год родилась мама. Дедушке тогда было уже порядочно лет.
– Как ее зовут?
– Кого?
– Твою маму.
Зачем ты это спрашиваешь, Энсио? Ты же знаешь ответ. Чушь собачья, откуда я могу знать? И все же ты знаешь. Эйтан отвечает и, наверное, я все же вздрагиваю, но он не замечает или делает вид, что не заметил.
– А еще дед страдал от извечной проблемы финских евреев времен 2-й Мировой. Он ведь воевал на стороне Гитлера и это не давало ему покоя. Конечно же, он не был ни в чем виноват и знал это. И все же ощущал чувство вины. Иные в такой ситуации предпочли бы загнать неприятные воспоминания поглубже и забыть. Дед был не таков, он снова и снова переживал те три года в одних окопах с нацистами. Что это было: гипертрофированная честность или мудрость? Ведь загнанные вглубь неприятные воспоминания сжигают, а выдавленные наружу – приносят облегчение.
– У нас вся страна воевала на стороне Гитлера – я пожимаю плечами – И никто не комплексует… Почти никто не комплексует.
– Вот именно – он поднимает на меня глаза – И это при том, что финнов никто не загонял в лагеря и не травил газом, а на происходящее в Германии и в оккупированных странах можно было и закрыть глаза.
Он не политкорректен и не выбирает выражения, но это не следствие выпитого, я же вижу. Между нами что-то наметилось (симпатия, доверие?) и сейчас он говорит то, что не позволил бы себе в разговоре со случайным собеседником. Похоже что ему надо сказать еще что-то.