– Проходите, батюшка. Извините, что сразу не пригласил.
– Благодарю вас, – голос у него приятный даже когда он не поет, как у могилы.
Веду его на кухню.
– Я только вчера устроился.
Указываю ему на стул, тот садится без стеснений.
– Я отпевал покойного только что. Царствие ему небесное.
Киваю.
– Видел. Хорошо отпели.
Ну что за чушь я несу?
– Меня зовут отец Валентин, – представляется священник.
– Женя.
Батюшка кивает, затем говорит:
– Собственно, благодарю, что впустили в свой дом. Я знал вашего предшественника, он всегда приглашал меня сюда, напаивал чаем.
– Не будем нарушать традиции!
Я достаю из бесцветного стенного шкафа кружки, чайные пакетики, снимаю вовремя засвистевший чайник с плиты.
– С возрастом проповеди даются все тяжелее, – говорит отец Валентин, пока я завариваю чай. – Глотка не луженая.
Решаю пошутить.
– У нас командир батальона на плацу так же говорил, мол, вас пять сотен, а я один, и мне всех вас нужно облаять.
Уточню, что наш комбат говорил все это в более матерной форме, в которой даже слово «облаять» звучало иначе и нецензурно.
– Служили, значит, – резюмирует батюшка, принимая из моих рук чашку с чаем. Затем прищуривает и спрашивает: – Воевали?
– Не пришлось, к счастью.
– Простите, что спросил такое, Женя, – осторожно произносит священник, – просто вид у вас такой, словно вы только что из задымленного окопа вылезли.
Ну, да, подстригся, побрился, но год жизни по лесам и чужим дачам дал о себе знать. Впалые щеки не отъешь за неделю, живот провалился.
И тут до меня доходит смысл вопроса.
– Отец Валентин, вы хотели спросить немного другое. Вам интересно знать, почему молодой парень служит сторожем на кладбище?
– Да, молодой человек, – нисколько не смущается священник, прихлебывая из кружки. – Я постоянно отпеваю кого-то на Жаровихинском кладбище, вот и хотел узнать о вас что-нибудь.
Я рассказываю ему сработавшую вчера легенду о своем желании независимости от родителей и университете. Кажется, он верит.
– Похвально, Евгений, – благосклонно говорит отец Валентин, когда я замолкаю.
Моя душа поет, мне хочется улыбаться при виде этого священника в строгой рясе, такого опрятного, вызывающего такое расположение к себе. Почему-то, глядя на него, так и хочется сказать «благость». Странное словечко.
– Знаете, – продолжает он, – я на свете пожил подольше вас, и в людях разбираюсь хорошо. Так вот, мне кажется, в вас есть какой-то стержень, и это совсем не связано с тем, что вы добровольно слезли с родительской шеи и пытаетесь получить образование.