– Сядь, иди, – оторвался, взглядом показал на кресло.
Слишком близко. Не хочется мне так вот, рядом с ним сидеть. Да делать нечего. Лекарка такому гостю возражать не станет.
Села, и снова король уткнулся в бумаги. По что я ему тут? Не больной он, то мне известно доподлинно. Проучить решил за то, что на письма не отвечала, да не приходила? Глупо это. Девку простую таким не унизишь, она с младенчества привыкшая услуживать да чужой воле следовать. Да и не мог он таким оскорбиться, сам показывал, что всё равно ему, что есть я, что нету. Гнал, опять же. Видать и правда, оздоровиться хочет, позвал, да забыл, заработался…
Ласковое касание по волосам. Едва уловимое, по щеке… Как мама погладила. Открыла глаза и тут же ввязла во взгляд ондолийца. Глубокий, тёмный, похоже, с любованием. Кто меня трогал? Тот сидит, как сидел. Недолго мы смотрели друг на друга в тишине.
– Устал я. В опочивальню пошли.
А войдя в спальню, без всякого зазора скинул рубаху, потом и штаны. Быстро и чётко, как если был бы один.
– Что стоишь? Раздевайся.
Вид обнажённого ондолийца, и руки сами чуть не потянулись к завязкам платья. Однако, холодные слова…
– Ваше величество… я…
– Не хочешь? – вскинул бровь, усмехнулся.
Не хочу. Уже словно два мужчины есть. Тот, который сильный и нежный, ласками своими меня с ума сводит. А второй – жестокий и надменный. Тому по боку есть я, али нету. Только это всё один. Менять его под себя? Поздно воспитывать, да и зачем? Мне с ним не жить. И не было бы его такого и сильного и ласкового, без того, сурового. Скоро он уедет, а так сладко ему подчиниться, снова силу почувствовать, вместе с естеством внутри.
Врать опасно. А ну как он менталист? О его магии мне всё ещё ничего не известно.
Подошёл близко, едва не вжимаясь в меня членом. Рука коснулась моего лица, взяла за подбородок. Приподняла так, чтобы глаза в глаза.
– Правду говори. Если опротивел – неволить не стану. Если нет… жених твой не прознает ни про что. Да и я здесь не надолго.
А я с каждой секундочкой погрязаю в этом мужчине. В солоноватом запахе, что уже меня окутал, в глазах этих колдовских. А руки эти так ласкать умеют, как никакие другие. И скоро уедет он. Захочу, а уже не будет. Ни разу покойный князь не заставлял меня забыть в исступлении собственное имя, не то, что ондолиец. Повторится ли такое с другим?