Неизгладимое, неуловимое, где-то под кожей,
едва ли даже на что-то похоже.
И вряд ли с кем-то возможное повторить.
Оно непрямое, сбитое, нефть и нежность,
Никаких условностей, все как прежде,
Не подпадает под определения смежные
И не оставляет надежды его изменить.
Оно, конечно, вполне себе забывается,
Но чувствуется. Думается. Проживается.
В инфополе само на себя отвечается,
кроме «где же стоп-кран»
И «нужно ли тормозить».
Другие частоты, не те категории,
Ведь люди в одежде не такие, как голые.
И проще бывает грудь показать,
чем на миллиметр душу.
а если покажешь и то, и другое,
им «скушно»…
Не инграмма, но незавершенный гештальт,
Когда хочется жить и каждой минуты жаль.
А счастье – не эстафетные палки,
такому надрывному счастью место на свалке,
Срок годности завершился,
Срок гордости не истек,
И как объяснить про счастье
Тому, кто от счастья далек?
Зачем, например, мне чужая свобода,
Что делать мне с ней? Писать ночью оды?
Как можно себя растратить,
когда тебя много,
Когда ты уже полноценен, энергоёмок,
Когда ты умен и в расцвете сил,
Энергообмен с энергообманом
не перепутать в такси.
Ведь ты уже не следишь, о чем я, —
так ты спроси.
Ведь ты же славный и умный волк,
Ты знаешь, в чем стоит увидеть толк,
Ты смог бы вести, если надо, и целый полк,
Но без доспехов – на грани душевной комы.
Всего-то быть легитимной сказать: мы знакомы.
А дальше с тобой будет все что угодно,
Девочки на диванах, столах, на комодах,
Девочки псевдоумные с псевдозаботой,
Желая с тобой, хоть в Якутию, хоть в окно.
Понимающих на минуту, на грамм, на йоту.
Их будет сколько угодно много.
Но в точности – никого.
И спасаться бегством прямо в постели:
Сначала ви́ски, чтоб виски́ онемели.
Потом сообщения под одеялом,
Чтобы он не заметил, не признал обманом.
Измены не телом, а головой:
На зрелые темы беседы – живой
Еще продержаться можно, пока он спит.
Несколько тысяч слов, и душа не болит.
Эмоции на стороне, в чужих людях – чувства,
Соберешь и бессонно уставишься в люстру.
Пока он спит, ты внимаешь вселенную,
Вынимаешь пули из сердца пленного.
От невыжатых слез поешь песни о плесени.
И зачем тебе эта постель, неизвестно мне.