– Он у вас в женские шмотки наряжается, губы вон красит… Вы не боитесь, что он станет этим… С нетрадиционной ориентацией. Тут громко кашлянув со своего кресла, в разговор вступил дед. – А он у нас ещё и усы, как у кота рисует себе и нос, нам теперь надо бояться, что он станет котом!? За столом повисло молчание. София заморгала глазами, покраснела. Извинившись она опустила глаза. Видимо ей стало стыдно. Потом перевели разговор на другие темы. Обстановка разрядилась. С тех пор прошло уже лет двадцать, Кирилл женился, у него трое детей. Мы теперь уже взрослые, часто листаем бабушкин альбом и вспоминаем, тот случай. Вот, оно счастливое детство…
Мне было десять лет, когда моя бабушка завела гусей. Я, городская девчонка боялась их, как огня. Старалась обходить стороной, можно сказать за целый километр. Многие знакомые говорили, что гуси очень больно щипаются. Остаются синяки и ссадины. Пробовать на себе сиё мне не хотелось. Наслушавшись всяких историй, я боялась их, как огня. У бабушки был любимый гусь, она звала его Борисом. Огромный такой, белый, с большими крыльями. Бориса бабушка очень любила, гладила его по голове, шее. Они могли часами сидеть на крыльце, обнявшись. Бабушка что-то рассказывала гусю, он внимательно её слушал. Однажды бабушку положили в больницу, её не было две недели.
Я выйдя на крыльцо, увидела Бориса. Гусь сидел и смотрел в окно. Я села на крыльцо и подозвала его к себе, в тот момент я изменила своё отношение к этим птицам. Борис плакал, из его глаз капали крупные слёзы. Я осторожно погладила его по голове, потом по шее. Он сел рядом со мной и я стала рассказывать ему, что бабушка скоро поправится и вернётся домой. Когда выписали бабушку, Борис бежал к ней на встречу широко расправив крылья. Он громко кричал, а бабушка смеялась. Там ревели уже мы. Это была очень трогательная встреча. Борис прожил около десяти лет, и когда его не стало, бабушка долго плакала. Вот, кто бы мог подумать… Гусь… Ни собака, ни кошка, а гусь. Вот, такая история.
Мне было семь лет, когда я осознала, что моя мать меня не любит. Нет, конечно же я надеялась, что ошибаюсь. Но, как известно, надежда умирает последней. От этого я не перестала любить свою мать. Я так же пыталась её обнимать, поцеловать, почувствовать её запах. В её взгляде, как я сейчас уже в тридцатилетнем возрасте поняла, было обыкновенное, холодное безразличие. Мне нельзя было ошибаться, нельзя было провиниться, мама била долго, больно. Первый раз мать меня избила сильно, за то, что я ушла в гости к своей однокласснице, когда опомнилась, уже было темно. Дома меня ждала мама, с ремнём. После этого вечера я неделю не могла сидеть. Больше в гости я не ходила, хватило одного раза. А, что отец, спросите вы? Он относится к сорту людей «Моя хата с краю». Ему было всё равно. Однажды мы с сестрой заигрались, и я нечаянно задела цветок на подоконнике, он упал и разбился. Когда пришла мама, ей было не интересно, кто это сделал. Без вопросов и разговоров она подлетела ко мне и схватив за волосы потащила в угол. В углу я обычно стояла по несколько часов. Стояла, сидела, лежала, когда уставала стоять. – Ты, убогая. Страшная. Жертва пья. ного аборта. Так меня называла моя родная мама. Когда тебе за тридцать, вспоминать это очень тяжело, больно. В голове с самого детства крутится вопрос "– Почему я»? Никто никогда не даст мне ответ. Я помню, как зимой, когда я провинилась, мать стала заставлять меня надеть шапку, шубу, выгоняла из дома. А мне лет шесть тогда было, я ревела в голос, просила меня простить за всё, даже за то, что я родилась, только не выгонять. Было страшно, безумно, страшно…