Поганый, ломающий, жуткий страх… Таким, всесильным и безысходным, всевластным и вездесущим, неизбывным и бесконечным он становится, только когда даешь власть ему и, обессиленный и потерявший всякую надежду, прекращаешь сопротивляться. Чем больше власти страх получает, тем поганее и невыносимее становится. Как чума заразная и гибельная, обрекает он на муки и погибель, поражает умы и души, доселе бывшие крепкими и здоровыми, светлыми, радостными, жизнелюбивыми…
Но стоит тот страх власти лишить, и уже отступать он начинает. Так всегда было. И сейчас так будет. Как уже сотни раз бывало. Что бы там не случилось, нет и не будет той силы, на которую другая сила не найдется.
Разберемся.
***
Дом пустовал.
Двери и ставни на окнах заколочены. Никого.
Не должно быть такого.
Отправляясь в дальние края, оставлял Пахом дома двух человек: Василису, дочку единственную и любимую, кровиночку свою. Не одна она оставалась. С тёткой Агафьей, сестрой жены. После того, как умерла Настасья при родах, Агафья частенько помогала по хозяйству. А когда пришлось уехать Пахому, и вовсе жить тут осталась. Толковая баба, хоть и одинокая. С Василисой ладила всегда. Так что не страшно было их вдвоём оставлять. Тем более, что путешествие предвиделось не особо долгое. Получилось, однако ж, далеко не по планам.
И вот сейчас в доме нет никого. На дурные мысли это наводит. Строить предположения да гадать сейчас рано. Разведать надо бы, что случилось. Порасспросить нужных людей.
– Ты Пахом… что ли? – послышался неуверенный слегка голос. Богатырь обернулся.
Позади стоял, чуть нахмурившись, парнишка лет шестнадцати от роду. Кудрявый, рыжий. На веснушчатом лице пробивалась неуверенная растительность: еще и не полноценная взрослая борода с усами, но уже и не юношеский пух, что-то среднее. Парнишка глядел исподлобья, одновременно любопытно и настороженно. Было видно, что он хочет сказать нечто важное. Вот только не знает, с какой стороны подступиться и с чего начать. Да и как полагается начинать, видать, тоже не совсем смекнул.
– Ну я… что ли, – чтобы сдвинуть дело с места, ответил Пахом. – А ты кто будешь?
Парнишка помедлил с ответом, смутился еще больше.
– Я это… – начал невпопад. Продолжил увереннее: – Иван я. Кузнецов сын.
– Иван, значит, – усмехнулся Пахом. Он вспомнил парнишку, но едва узнал. Вроде бы и времени не так много прошло, как он родные края покинул, а вон сколько всего поменялось. – Как батюшка твой, Богдан, поживает? Жив-здоров?