Брат Дауф сделал широкий жест.
– Это тебе, – подсказал Саак. Нарочно на господарском. – Зовёт швырнуть факел.
Лазар понадеялся, что зрение Дауфа лучше, чем его, и покачал головой. Нет, мол. Давай сам, – а он лучше просто постоит.
– Чего так? – полюбопытствовал брат Эйлуд.
Он подошёл к ним ещё ближе – длинный, как жердь, и обгоревший, на носу – плёнки слезающей кожицы. Его лицо было бы красивым, как у мраморной иофатской статуи, если бы Эйлуд не ходил вечно недовольным. Светлые глаза пугали. Лазар решил, что если бы Эйлуд умел колдовать, то, как и Айше из его предположений, превращался бы в змею.
Саак шагнул вбок. Подался вперёд и прошептал с ощутимым господарским говором:
– Знаешь, какой мой любимый отрывок из священных текстов, брат Эйлуд? – Выпрямился. – Не приставай к братьям своим, а то получишь по роже.
Лазар увидел, как передёрнуло Эйлуда, и сказал:
– Довольно. Мы не для этого тут собрались. – Чуть толкнул Саака. – Давай всё же отойдём, не станем мешать достопочтенному брату.
Саак заворчал по-господарски:
– Достопочтенный брат совсем оборзел.
Ноздри Эйлуда расширились.
– Что он сказал?
– П-пшёл ты, вот что сказал. – Саак закатил глаза и продолжил тихо ругаться на господарском.
– Нашли, когда браниться. – Лазар качнул головой и отвёл Саака в сторону.
И снова принялся смотреть на костёр.
У ног Айше замелькали острые язычки огня. Дыма было немного – дерево выбрали на славу, сухое и тщательно очищенное от коры. Айше очнулась – то ли от запаха, то ли от треска искр, а то ли от того чувства, что будит людей на пороге смерти.
Лазар стиснул зубы. Нужно было не колдовать до рассвета, а принести дурманный отвар и попросить Дауфа влить его в ведьму хоть через силу. Так пришлось бы легче и ей – не оглушали бы ударами по голове, – и самому Лазару: не крикнет лишнего.
Прищурившись, Лазар рассматривал Айше. Он видел её неплохо: и то, как она раскрыла глаза, и как посмотрела на пламя, подбирающееся к её босым ногам и полам рубахи-камизы, и как выгнулась так, насколько ей позволяли цепи. Она захохотала, но смех вышел не весёлым и не бесовским – по-человечески отчаянным.
А на каком костре будешь гореть ты, меченый жрец?
Лазар сжал трость до побелевших костяшек.
Ему ли не знать, что колдуны мало чем отличались от тех, кто их ненавидел, – так же чувствовали боль и боялись смерти.