Она повернулась к страдающему Богу.
– Господи, сделай так, чтобы папа никогда больше не бил маму, чтобы они любили друг друга, как раньше… даже больше… Если Ты сделаешь это, я обещаю, что всю жизнь буду… буду… – она не могла придумать, что она может пообещать Богу, что может дать Ему, чего бы у Него не было.
Завтра она придумает свой обет, и тогда Он не сможет ей отказать и исполнит ее желание. Она быстро и методично собрала в портфель все, что могло ей пригодиться в загородных пустошах. Собранность, как и ум, достались Мэри от отца. После ванны девочка надела свою любимую голубую пижаму с улыбающимися лунами в различных фазах и легла в кровать. Пижама была очень мягкой, как материнские объятия, которые она помнила с раннего детства. Сейчас Эмма тоже обнимала свою дочку, но что-то неуловимое исчезло из материнских ласк.
– Может быть, пообещать Богу отказаться от моей пижамы? – подумала Мэри, сидя на кровати. Подумав, она нахмурилась и замотала головой, недовольная собственной наивностью. Нет, если она хочет изменить ситуацию, нужно повзрослеть, потому что только взрослые меняют мир.
Раздался стук в дверь, и в комнату зашел Генри Стоун. Было видно, что он только что вернулся с работы, которая обеспечивала им этот большой дом в лучшем районе города. Его уставшие карие глаза, черные растрепанные волосы средней длины свидетельствовали об еще одном сложном дне в его административной карьере. Несмотря на кабинетную работу, он был атлетически сложен, но сутулость отчасти скрывала это. Приезжая с работы, Генри обязательно заходил к дочери в надежде, что та еще не спит. Сегодня ему повезло.
– Хорошо, что ты вернулся, – Мэри широко улыбнулась.
– Мой ангел… – отец крепко обнял ее.
– А где мама? – спросила она, надеясь, что когда-нибудь они снова будут вместе приходить к ней перед сном.
– Готовит мне поесть. Она позже придет к тебе, – хриплые нотки в его голосе звучали очень мягко.
Мэри потерлась носом о трехдневную щетину отца. От него не пахло алкоголем, а значит, сегодня ей не стоит опасаться услышать ночью звон разбитой посуды и плач матери в ванной, а утром наблюдать ее попытки скрыть от дочери очередные следы ссоры. Хотя сейчас у Эсмеральды Стоун уже не хватало на это сил.
– Как твоя математика? – хитро глядя на нее, произнес Генри.