За месяц до…
«Алло», – сказал на другом конце телефонного провода приятный и слегка с носовым оттенком голос Александра Дерениковича Мнацаканяна. «Это поступающая из Беларуси», – ответила я. «Вы что же, чей-то родственник или протеже? Кто вас сюда направил? Чего так поздно решили приехать? Надо было в прошлом году. У нас крепкий предыдущий курс оказался. Все до одного сильные». Я, немного стушевавшись, пояснила Александру Дерениковичу, что меня никто не направлял, и что я никакой и ни чей-то родственник, что в прошлом году закончила музыкальный лицей в Минске и практикую занятия по композиции уже довольно давно с композитором Каретниковым Валерием Ивановичем. «Лицейские кадры нам нужны, я вам говорю, приезжайте!». (В Санкт-Петербургской консерватории все уважительно звали друг друга на «Вы»).
Прошло два с половиной месяца. Решилась набрать телефон Александра Дерениковича второй раз. Вот наш точный разговор: «Здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Это я, поступающая из Беларуси». Он вдруг в сердцах закричал: «Это опять вы?! Чего же вы там сидите и не едете? Так скоро все консультации пройдут!».
И вот сейчас я стояла у входа в консерваторию, а передо мною возвышалась фигура охранника. По внутреннему телефону он пробовал дозвониться на третий этаж, уточнить, пустят ли меня внутрь, в 315 класс, есть ли договоренность. Я была в сильном волнении, портфель давил спину, ставший вдруг тяжелым, как гантель, а от страха немного подкашивались ослабшие после забегов по городу ноги, с носа капал струйкой пот. Вдруг, в коридоре первого этажа, около проходной, появилась и исчезла маленькая сутулая фигурка человека. У пожилого мужчины были любопытные живые глаза, необычная мимика и запоминающийся профиль. Кто-то из его знакомых крепкого телосложения и высокого роста у меня над ухом прокричал зычным голосом: «Эй, Слонимский, это же я, ты что, не узнаешь меня?! Скажи им, чтобы впустили меня!». Но Слонимский бежал дальше по своим делам и никого не замечал или не хотел замечать. В это самое время пришла счастливая весть о том, что меня наконец впускают, и я стремглав пустилась бежать вверх по лестнице на третий этаж. Навстречу мне, обмениваясь улыбками, приветствиями и шутками, направлялись по своим делам студенты и учителя, кто-то из них с важным видом вел неторопливые беседы с профессорами, остановившись на широкой лестнице с деревянными перилами, украшенными витой ковкой. Пол на ней был выложен темными плиточными ромбами, порядком истертый, прогнутый местами от времени, но все еще был очень красив. А на полу коридоров консерватории был деревянный паркет, который то и дело скрипел под ногами и издавал почти музыкальные звуки. Куда-то на четвертый этаж бежали студенты с зачехленными скрипками и виолончелями за спинами. Все мне показалось тут таким милым и родным! Я полюбила это место сразу и навсегда. Первое и самое сильное впечатление о консерватории – это был ударивший в глаза желтоватый свет старинных люстр и плафонов, проникающий из окон классов. Меня удивил внутренний квадратный двор с огромной старинной и очень высокой, почти в четыре этажа, дымовой трубой из темно-коричневого старинного кирпича, принадлежавшей котельной, которая отапливала консерваторию еще в прежние времена. Эту трубу было хорошо видно из окон всех этажей, что придавало исторический колорит этому месту. Желтоватый свет ложился отблеском на холлы и стены нежно-голубого цвета. Впечатляли потолки, уходящие сводами ввысь, похожие на церковные. По-царски торжественная и великолепная лестница уводила посетителей наверх, в знаменитый Глазуновский зал. Ее украшали у начала и вершины красивейшие декоративные фонари, обвитые кованой вязью. Но не было времени долго рассматривать все это великолепие, надо было торопиться на встречу с Мнацаканяном.