Домна прождала её всю ночь, штопая впотьмах детские рубашки, а как рассвело, заперла детей одних и помчалась в театр, где в ответ на расспросы взволнованной женщины недовольный сторож сонно пробурчал, что не видел Женю с самого вечера. Дескать, ушла как обычно, ещё до окончания спектакля.
От постовых и патрульных толку вышло ещё меньше: взяли дорого, но ничего не подсказали. Тогда Домна набралась храбрости и отправилась в сигуранцу. Единственное место, где знали обо всём, что происходило в городе.
Там уговаривать никого не пришлось, ей доходчиво объяснили, что Евгения Ободзинская задержана по подозрению в семитизме и пособничестве, что после проведения дознания будет либо отправлена в гетто на сельскохозяйственные работы, либо выслана в Германию. Домна побежала домой, схватила все сбережённые деньги и выкупила дочь. Оказалось, что Женечка приглянулась какому-то офицеру, а тот, не простив ей отказа, арестовал.
Оставаться дома было опасно. Женечка собрала вещи, крепко прижала к себе восьмимесячного Валерчика, и, поцеловав, будто в последний раз, ушла в катакомбы. Не она первая. С начала войны туда ушли сотни.
Две чудаковатые старушки Кравченко славились не только тем, что подбирали брошенных собак, но и тем, что прятали на чердаке сбежавших пленных, потом переправляя в подземный город. Они и подсказали Женечке, как добраться до партизан.
Женечка ушла не зря. Скоро её стали искать. К Домне явились полицаи из сигуранцы, выспрашивая, куда подевалась Ободзинская.
Домна сделала каменное лицо и сквозь зубы процедила, что знать не знает: сама бы с удовольствием, мол, нашла негодяйку и выпорола. И что, дескать, подрабатывала тут она нянькой у детей, а потом прихватила кое-какое добро и удрала, не сказав ни слова. Полицаи, полагая, что дворничиха приходится девушке родственницей, удивились такому ответу, но на счастье вникать в подробности не стали.
…Валерчик рос, не чувствуя, что идет война. Своенравным, шаловливым. Домна жалела его и баловала, старалась создать внуку видимость спокойной мирной жизни, внушить уверенность. У неё получалось. Сына Лёню, который проказил намного меньше, могла и выпороть. А на внука рука не поднималась.
– Сиротой растёшь, – приговаривала Домна, уверенными движениями сметая мусор. – Про мамку свою хочешь знать?