Святейший все еще оставался под впечатлением утренних часов, которые он провел в специально устроенных по его указу застенках для пыток особо опасных преступников. Когда-то в древлехранилище было несметное число дорогих книг и старинных рукописей. Но несколько лет тому назад случился пожар, и каменные стены подвала настолько пропитались гарью, что помещение полностью вышло из употребления. Тогда-то патриарший пытчик Иван Алфимов и предложил Филарету в двух шагах от его палат устроить в бывшем древлехранилище застенки для допросов. Палач оказался изобретательным человеком, искренне верующим в праведность своего дела и оборудовал пыточную с любовью, да так искусно, что, уже только входя в нее, большинство узников Патриарха теряли стойкость духа и самообладание.
Патриарх искренне любил пытчика за то, что это был особенный, необыкновенный человек. Он не столько стремился с помощью всяких ухищрений, истязаний допытаться до желаемого, разведать показания под пыткою, сколько учинить допрос по закону. А он требовал от Алфимова пыток с истязаниями и мукой. После этого пыточные речи имели особенную ценность, можно было рассчитывать на их достоверность. Такой допрос становился еще более ценен, когда преступник подвергался не одному, а многочисленным испытаниям разными способами. Иван не стремился запытать, замучить человека, которого в его руки отдавал Патриарх. Владыка как раз и ценил его за то, что палач знал толк в людях, знал, что ему дозволено, а что нет. Пыточным инструментом пользовался только с разрешения Владыки. Алфимов был исполнитель осторожный. Ему иногда приходилось быть свидетелем, как некоторые из тех, кто, побывав в застенках Филарета, получали свободу, вновь служили царю и Патриарху, ими же и возвышались. То, что логика действий Патриарха, которая состояла в том, что пытчик должен был стремиться не извести противника, а сломить его, подчинить воле Патриарха, была в той или иной степени понятна этому голубоглазому, белокурому, двухметровому сорокалетнему красавцу, на удивление любящему чтение и рисование, особо ценилось Филаретом. Также воодушевляла Патриарха преданность Алфимова, не раз доказанная и в польском плену, и за годы патриаршества.
Иван Алфимов не тревожил Святейшего попусту. В застенках он никогда не демонстрировал по собственной инициативе свое мастерство пытчика. По пальцам мог Патриарх пересчитать случаи, когда сам был непосредственным свидетелем пыток.