Вдруг раздались дикие пронзительные крики.
– Что это?
– Павлины.
– Павлины?
– На той улице держат.
– Зачем?
– Не знаю. Наверное, перья продают.
– Каково им в клетке?
– Мы все в клетке. А когда подрастаем, у нас выдирают перья и продают.
– А мне кажется другое, – сказал я.
– Ну, и что ты придумал?
– Я недавно прочитал, как младенец в утробе матери съел своего брата. И я понял, что пожирание – наш основной инстинкт, ведь он проявляется даже тогда, когда человек ничего не знает о жизни. Чтобы жить, мы должны кого-то сжирать. Все подчиняется этому: нет закона эволюции, а есть закон пожирания.
Юля посмотрела лукаво в глаза и вдруг засмеялась:
– Ну, а сейчас кто кого пожирает?
– Наверное, я… Я же хочу на тебе жениться.
Она снова захохотала, а потом вдруг затихла и чуть слышно сказала:
– Ты же знаешь все…
Я спрыгнул на землю, побежал по саду, расцарапал чем-то руку и ударился о штакетину забора. Ее треск показался мне грохотом.
3
Я, конечно, знал все. Я помню тот школьный коридор, гудящий, как вечерний улей, когда за окнами гуляет весна, цветут вишни, слепит солнце и дорога домой становится длиннее.
Юля мелькала из класса в класс – наверное, собирала комсомольские взносы, хотя многие мальчики на переменах убегали на футбольное поле, а девочки стояли у окон пестрыми стайками или прогуливались на площадке перед высоким школьным крыльцом.
Лавсан появился в конце коридора и пошел прямо по центру, поглядывая вокруг с самоуверенной ухмылкой. Он напоминал большого судака, неожиданно заплывшего в стаю верховодок. Кто-то уже шмыгнул за Юлей, и она выпорхнула из класса, зардевшись так, что видно было за много шагов.
Они отошли к окну, и он что-то стал говорить, опершись на подоконник. А она стояла, как ученица, скрестив пальцы, послушно кивая головой, и вся светилась от счастья. И мне вдруг показалось, будто я дал ей это счастье… Странное чувство!
Мне же в том классе нравилась Леночка Глазунова – чистенькая, аккуратная, с тугими колечками косичек, затянутых в белые банты…