– Отдашь лично Зубову, как появится… – Выложил на стол перед дежурным бумаги: – Здесь объяснение с протоколом.
Поставил на стойку пакет.
– Что там у тебя звенит? – спросил дежурный.
– Да четвертинка…
– Давай на двоих… – засветился дежурный и полез в пакет.
– Руки! А то отпечатки сотрешь…
– Таджик, да давай «квакнем»…
– Ты пойми, ее уже «квакнули»… И патроны…
– Хм, чьи?
– Убивца…
– Какого, оптинского?
– Может, и оптинского…
– Так тот с ножом…
– А вот его портрет, – не ответил Соснин и из бумаг достал и положил сверху листок с рисунком.
– Слухай, ты что? Там мечи, ножи, а здесь «пушка». Если каждый выстрел к монахам присобачить, знаешь, что будет…
– Все, я тебе отдал, – разозлился Соснин, – а там как знаешь…
– Ладно, – бросил дежурный.
Кряхтя собирал бумаги и гремел пакетом.
Он себя не утруждал. Его дежурные сутки кончались в 8 утра и возиться с материалом все равно придется его сменщику. И крикнул снова скопившимся около дежурки задержанным:
– А ну, пшли… Вот начальник приедет…
В первую после гибели монахов ночь погружалась Козельская земля. Спряталась за реку Жиздру в сосновый лес Оптина пустынь, темнотой наводя страх на тех, кто укрылся в кельях монастыря, кто не мог уснуть в домах вокруг обители, кто боялся потушить свет в квартирах в Сосенском и Козельске. А кто-то усердно молился, и тени всю ночь напролет склонялись в окнах. Вымерший мир нарушал храп милиционеров, заснувших во вратах Оптиной. За день они так намотались, что свалились с ног и спали беспробудным сном. Вернись убивец в эту ночь, он бы мог принести еще больше бед братии и обители.