Корсаков прошел в главный зал через пышный атриум-сад, накрытый стеклянной крышей. Рассеянно кликнув официанта, он истребовал себе кабинет, сделал заказ и погрузился в раздумья. Владимир неоднократно снимался в ателье, и даже немного научился фотографировать сам, полагая, что техническая новинка может помочь в расследованиях, но вплотную с индустрией светописи он еще не сталкивался.
В Россию сей новый вид искусства пришел аккурат посреди века, незадолго до рождения самого Корсакова, хотя первые робкие опыты начались гораздо раньше. Первопроходцами и популяризаторами, как водится, выступили жители столицы. Почти одновременно свои заведения в Петербурге открыли Сергей Левицкий и Андрей Деньер. Первые дагерротипы были удовольствием не из дешевых, а потому не каждый мог их себе позволить. Однако прогресс не стоял на месте, и вскоре стоимость фотографий снизилась, а клиентами ателье становились не только господа из высшего света, купцы-миллионщики, да гвардейские офицеры, но и люд попроще. Фотографических салонов открывалось все больше и больше, забираясь даже в губернские, а то и уездные городки. Появилась даже откровенно макабрическая традиция посмертных фотографий, где усопшему придавали вид живого человека, чтобы близкие могли запечатлеть себя рядом с ним на память. В общем, индустрия прибыльная, быстрорастущая и народу интересная. А значит, появление первого злодея, решившего воспользоваться светописью в недобрых целях, оставалось вопросом времени. И время это, похоже, настало.
Поручик Постольский прибыл в ресторан, с небольшим опозданием, а посему застал своего задумчивого друга уже приступающим к десертному суфле д’Орлеан. Корсаков лишь виновато пожал плечами. Мыслительная работа всегда раззадоривала его аппетит, а еда выступала топливом этого энергозатратного процесса. По крайней мере, именно это оправдание нравилось Владимиру больше всего.
– Ты же знаешь, что это заведение мне не по карману, – заметил Постольский.
– А ты прекрасно знаешь, что угостить друга мне не доставляет ни малейших неудобств, одно лишь удовольствие, – улыбнулся Владимир и отправил в рот очередную ложку десерта.
В результате к разговору о делах перешли только когда официант расторопно принес графин «Курвуазье». Корсаков, по обыкновению, зашел издалека: