– Бояться тебе нечего. Приносишь еду, оставляешь. Посуду потом забираешь, и всё. Ну, утром ещё вынести надо. По-большому он сам ползает – в туалет.
– Разговаривать с ним не надо?
– Да-он-же-не-слы-шит! Уж у меня какой голос, и то по сто раз орать должна.
Назвался груздем – полезай… в логово к дедушке-маньяку. По рассказам Галины Петровны, количество жён старика учету не поддавалось, только законных – три, с одной из которых, с учительницей, у них был сынок. Так ведь, подлец и негодяй, не признал мальчишку своим. Вот и уехала куда-то на дикий Север бедняжка с ни в чём не повинным дитём. И этот гад никогда их даже не вспоминал. Жил только для себя, эгоист. До сих пор водку жрёт – чуть что, требует. Мог бы ходить, так и по бабам таскался бы, как пить дать.
Да, Федор Андрианович – одна ходячая обуза, ползучая точнее, и без намёков на основы человеческой морали.
Вот тебе и повезло! Поначалу всё так и выглядело. На отчаянное объявление об услуге сиделки с проживанием откликнулись! А то и впрямь – хоть на вокзальной лавке ночуй, после того как тётушка, по доброте приютившая родственницу, внезапно обвинила в нечутком отношении к её попугаю. «Уходи!» – сказала просто. А на носу сессия. А мама за тридевять земель.
– Сегодня ему уже ничего не надо, а завтра с утра приступишь.
– А сейчас… что он делает?
– Спит. Дрыхнет, хоть из пушки пали. Что ж еще! Ест да спит.
Невольно приходилось «косить» ухом в сторону соседней комнаты. Неужто правда, за плотно закрытой дверью окопался безобразный сатир, обросший грехами, как шерстью? Странно, но ни шороха, ни вздоха, ни кхе-кхе какого-нибудь – ничего не доносилось. Жив ли старый греховодник?
Племянница, скороговоркой выпалив последние напутствия, глянула в свой тетрадный план и, не скрывая радости избавления от родственничка, полетела на крыльях любви к своим розовощёким внучатам.
Утренний кофе в девять – пункт первый. Стараясь не вдыхать носом, я ступила в «дедскую».
Как ступила, так и остолбенела.
На узкой кровати под серыми простынями лежало нечто, в своей неподвижности прочно окоченелое: на подушке – огромное, опрокинутое навзничь лицо с обширным носом, поросшим сероватым ягелем, яма приоткрытого рта, провалы глазниц… Простыня на уровне груди – последняя надежда – и не думала колыхаться. Картина убийственной статики означала одно: то, что лежало на кровати, не принадлежало миру, движущемуся куда-то и меняющемуся каждую минуту.