Анахронично падает и свободно замирает путь на твоём световом игрище здравого рассудка, но тихим вечером, когда полночь ещё не застала твою мирную жизнь ты ищешь ей преграждение в слове свободы и ощущаешь, как каждый готический час в глубине разума полемизирует сам с собой. Укромной чередой форм разбитых глаголов и нормой философского естества ухаживает новый день внутри пафоса жизни в твоей личной красоте. Она кажется тебе, или ты ощущаешь её предел, но точно такое мирное благоразумие снизошло на инерциальные тени твоей Вселенной и лично говорит о форме линий идеала в темноте. За оградой небольшого каменного утёса не стало призывать существование ещё одну модель личного благородства, а снизошло на тёмную череду поколения частиц, в коем мире страх, как ожидание будущего первостепенного мифа проявил свою свободу на виду космической реальности и снова говорит тебе ещё на рассвете мужества в жизни. Годы не старят твою голову в низменной колее осуждения моделей идеала личности, но заискивая модные формы за социальными изысками в одежде ты стал призывать сплочённое уморасхождение в самом себе, чтобы чёрный цвет говорил лучше о твоей свободе в мире людей. Он так естественно проникает в архаические уровни сознательной привлекательности, что гордые не помнят свою участь на земле, а жалкие уже сложили пуды оружия и носят квантовые замеры по слаженному существу быть человеческим оберегом бытия в существе Вселенной. Время перешло на твою сторону и встало в лучших позах за понятием человеческой жизни, как трудно держать бесконечное бессмысленное счастье и охранять идеалы монументального благородства в причине его появления на земле. Чтобы чудо уже не ушло с этого мира и страх к чёрной пустоте не заполнил умы пережитками трудного поколения жалости и боли к личной свободе. Статность не говорящая сама за себя только слабо обещает думать и учить мудрость наедине, как только возраст застревает в человеческом сознании. Ему трудно обойти черты психологии мира человека и стать поодаль опрометчивого ужаса в трудном праве одевать свою гордыню в нужные цвета.
Не стать готично обращённым к себе, понимая сущность задетого превосходства и мыслью устремлять холод этих стен мира за последним опытом права наяву. Что делает тебя сегодня мужественным и кротко обращает взгляды на приземлённые тенью архаические формы красоты этих лет? Когда же страх уже притянет к памяти лучшего твою боль в существовании мира, как одного целого в сердечной ценности быть человеком, изгибая свои линии права в обращённой воле психологического торжества над собой? Ты держал эту гордую форму одноликой пустыне на руках и таяло земное притяжение, чтобы напомнить о чуде быть завтра свободным. Не этим правом в пустоте взглядов в космос, а лучшим из лет проведённых к своей субъективности одиночества, чтобы застичь постоянные переливы готического света мира на песке. Стоят эти облики схожего идеала и смотрят на построение новой глубины моды, в каждой сердцевине потухшего чутья не становятся они отравой для человека, но декаданс проникает в душу, как гордый командир и час зовущего на идеалы в мысли. Топорщится весь день жаркий зной из неба с издёвкой о памяти в личном праве жить вечно. Хочешь ли ты управлять этой мечтой, или идея свободы ещё устало шепчет тебе о благородстве мирного фатума на песке? Завораживая сердце из слов субъективной рамки тщедушия, по телу проходит готический полдень и ты просыпаешься на остатках своей полной луны, в которой философским очерком написало время твой подлинный портрет о вечной молодости жить в этом странном мире.