– Нет уж, вам не удастся опять закабалить меня! Я вас породил, я вас и убью!
Зажав крепко в руке нож, он со злорадной улыбкой пошел вдоль полотен. А они шипели зло и надменно подтренькивали ему вслед. Марат замахнулся…
– Нет! Не надо! – вдруг услышал он отчаянный крик. От дверей к нему бежала Татьяна. Она обхватила его руками, стала целовать, потом расплакалась.
– Марат, милый, не надо, – умоляла она, решив, что тот надумал свести счеты с жизнью.
– Ты откуда взялась? – выдавил он удивленно.
– Я поняла, что с тобой что-то произошло, и побежала следом. Марат, что бы ни случилось, я буду рядом, я помогу тебе. Я очень, очень люблю тебя, – лепетала она, рыдая.
Он целовал ее глаза, губы, шею. Из каких-то благостных источников нахлынули на него чувства, ранее неведомые. Марат задохнулся от ощущения огромного счастья, откинул голову… и вдруг увидел прямо перед собой безобразное, злобно шипящее месиво, в котором, как в фокусе, слились все пятнадцать его картин. Это жуткое месиво опоясывало их, корчилось в неистовом хороводе, гримасничало и оскорбительно, непристойно хохотало. Волна злобного отчаяния захлестнула Марата. В свете луны он увидел брошенный невдалеке нож и, схватив его, стал наносить удар за ударом: «Вот тебе! Вот тебе, харя, сволочь! Больше ты никому не причинишь зла! И ты не будешь смеяться над тем, что для меня свято!» А картины злорадно шипели, улюлюкали и то ли свистели, то ли стонали. Потом он впал в тяжелое забытье.
Под утро Марат очнулся от холода. С удивлением обнаружил себя распластанным на полу. А повернув голову, застыл от ужаса – в двух шагах от него в луже крови лежала Таня. Рядом валялся нож для разрезания полотен. Он сел и, обхватив голову руками, застонал. Качаясь из стороны в сторону, Марат пытался вспомнить и понять, как это могло произойти. Время шло, а он все качался и стонал. Потом вдруг резко остановился и посмотрел на картины.
– Ну, погодите, – прохрипел художник. – Сейчас я вас угощу.
Он бросился в кладовку и вскоре вынес оттуда канистру с бензином. Марат медленно шел вдоль своих полотен, и тонкая струйка лилась на них из высоко поднятой канистры. Закончив эту операцию, художник взял со стола спички, немного помедлил, желая насладиться смятением в стане врага… Но картины лишь покорно глядели на него сквозь бензиновые слезы, и он решительно высек огонь.