Вернее, в тысяча пятьсот пятьдесят пятом году дон Симон Ксавьер Кристиан Морадо де ла Кадена-Исидро умер.
И превратился в вампира.
Эшер медленно вдохнул, выдохнул и ответил:
– Полагаю, вы знаете, зачем я здесь.
Он потянулся ко внутреннему кармашку своего чёрного фрака, но Исидро шевельнул пальцем – мол, уже читал.
«Конечно же, он уже читал. Собственно, поэтому он и сам сегодня здесь».
Эшер коротко взглянул вампиру в глаза, похожие на два кусочка кристаллической серы, ярко-жёлтые с бледными серыми крапинками.
«Надо было убить его в Санкт-Петербурге, когда мне выдалась такая возможность».
Тот факт, что Исидро спас жизнь и ему самому, и его молодой жене Лидии, не стоило принимать во внимание. С тех пор как Эшер узнал о существовании вампиров, прошло семь лет – и за эти семь лет он насмотрелся на то, как они убивают, и убивал их сам. Джеймс знал, что Исидро – один из опаснейших вампиров Европы, вероятно, самый старый из них, к тому же достигший непревзойдённого мастерства в искусстве, свойственном этому племени: искусстве морочить головы и сбивать смертных с истинного пути.
«Настолько, что они начинают считать, что не смогут убить его даже тогда, когда стоят над его телом с колом и молотком в руках».
Исидро обернулся к молодой леди, сидевшей рядом с ним на фортепианной скамье:
– Вы знаете что-нибудь из Шуберта, сударыня? – спросил он на французском языке, практически повсеместно принятом в дипломатическом сообществе.
Девушка кивнула. Эшер сообразил, что это, похоже, одна из дочерей бельгийского посла. Все женщины, даже слишком юные для официальных выходов в свет, были на вес золота на вечеринках, проводимых в узком кругу Посольского квартала.
– Сможете сыграть его «Серенаду»? Прекрасно. – Исидро улыбнулся, не размыкая губ; когда длинные клыки вампира оставались скрытыми, его улыбка казалась восхитительной. – Джеймс, – обернулся он, вставая, – нам нужно поговорить.
Взяв Эшера за локоть, Исидро повёл его сквозь толпу гостей к одному из эркерных окон. Рука вампира казалась легче детской, но Джеймс знал, что в ней достанет силы, чтобы раздавить кость в крошки.
Собравшиеся гости между тем вели светские беседы – и темы для этих бесед ничуть не изменились с тысяча восемьсот девяносто восьмого года.
– Честно говоря, я устала с ними спорить, – вещала какая-то матрона с тяжёлым подбородком на беглом венском французском, обращаясь к элегантной леди, разодетой в тёмно-фиолетовые шелка. – Наш «любимый сыночек» наотрез отказывается вешать зеркало над камином в комнате Фридриха, сколько бы я его ни уговаривала. Он говорит, что это якобы дурная примета – вешать зеркало напротив кровати…