Письма к Безымянной - страница 25

– Я мечтаю лишь о вас! – Я опять опередил Сальери, повторно проклял себя – уже за косноязычие – и поправился: – О том, чтобы меня учили вы! Либо вы, либо…

– Aut Caesar, aut nihil [15]и все такое, да-да. – Моцарт махнул рукой в пустоту.

Я спешно смолк, расценив это как приказ. Хлесткий жест напоминал движение лебединого крыла. Чарующие пальцы отекли, подрагивали. Колец не было, кроме одного – печатки-льва на безымянном. Кожа рядом вспухла; наверняка обод причинял ей боль.

– Ладно. – Моцарт тряхнул рукой еще раз, точно пытаясь эту боль сбросить, и сдался. – Я приблизительно понимаю. Послушаем. Да, мой друг?.. – Последнее он обратил к Сальери, уже совсем другим тоном. – Вы же об этом просили?

– Если мы все же не вовремя… – осторожно начал тот.

– О, что вы, что вы. – Моцарт неторопливо двинулся через кабинет, повел кистью за собой, и по этому царственному приглашению Сальери пошел следом. – Не нужно много времени, чтобы обнаружить талант… как и бездарность. – Садясь в кресло, мой кумир опять бегло глянул на меня. – Молодой человек, инструмент у окна. Мы скоро продаем его, потому будьте, пожалуйста, милосердны.

И я начал. Он мучил меня долго, но до обидного предсказуемо, пресно: в экзекуции успели принять участие и Бах, и Гендель, и пара его собственных фортепианных вещиц. Слушал он с неослабевающим вниманием, не сводя глаз с моих рук, но – в отличие от Сальери, щедро бросавшего одобрительные ремарки, – молчал. Казалось, это не кончится, пока я не упаду замертво. Ни одно занятие с отцом так меня не иссушало; на втором часе я проклял все на свете. Но на середине очередной композиции – фрагмента какого-то своего недописанного рондо, беспокойно-непредсказуемого, как стрекозиный полет, – Моцарт вдруг поднялся, так резко, что я прекратил играть. Лицо его оставалось бесстрастным, взгляд – ледяным. О, милая, как страшно мне было. Я не знал, что и думать.

– Ладно, здесь понятно… – Прежде чем я обрел бы дар речи, попросил бы хоть какую-то оценку игры, он без всякой паузы велел: – Теперь импровизируйте. Чую, это вам дается лучше всего. Усталость же не помеха, так?

Я закивал как можно бодрее, что еще делать, не просить же пощады и передышки. Я должен был справиться и решил схитрить: мне вспомнились мои благоговейные ученические вариации на его же сонаты. Что, если выдать одну? Я же помнил все, хотя прошло несколько лет; они были по-своему свежи и, по мнению герра Нефе, дерзки – у него это значило не упрек, а огромную похвалу. Я выбрал композицию, которую помнил без листа, занес руки… но тут Моцарт заговорил вновь, непринужденно ломая мой план: